Крепостца Ораниенбург (Раненбург, нынешний районный центр Чаплыгин Липецкой области), построенная в начале XVIII века для обороны от турок района воронежских верфей, уже служила тюрьмой ее бывшему владельцу — светлейшему князю А. Д. Меншикову. Здесь он с семьей после свержения в 1727 году пробыл недолгое время, пока не был отправлен в сибирский Березов.
Указы из Петербурга требовали строгой изоляции узников: «И понеже палаты все сделаны задними стенами к валу, того для надобно иметь и на валу, позади палат, караул; тако ж по болваркам и у подъемных мостов иметь караулы, и дабы служители принцессы никто из города не ходил никогда, да и вашей команде без ведома вашего ни в город, ни из города никто не ходил». Мосты на ночь поднимались, ворота и калитки запирались, а ключи от них находились у начальника команды. Пленников охраняли почти три сотни солдат, выбранных из всех четырех гвардейских полков. Солдаты дежурили как внутри зданий, так и снаружи. Царский указ Сенату повелел даже перевести ярмарку из Ораниенбурга в соседнюю Лебедянь. Правда, как это часто бывает в России, о месте тайного содержания арестантов вскоре уже знали иностранные дипломаты…
Лишних, по его мнению, слуг Салтыков отослал, «…лакей Вульф с женой и с матерью его, лакей Стампель с женою и с дочерью и тещею и все, кто при них обретались, посланы от меня в Митаву к полковнику Воейкову для отправления их за границу, понеже они уроженцы разных земель. А которые где в России родились, оные отправлены в те места: лакей Шумахер с женою и с детьми в Дерпт, кухер-шрейбер Вундерлих и лакей Ломан в Ревель, лакей Талианде дистрикту вильман-страндского в деревню Токсмоер, которым за моею рукою даны пашпорты, чтобы им в тех местах безвыходно жить; да две девки, Софья и камор-юнферская Маргарита, отпущены с таким же подтверждением жить в село Рождественское, которое от С[анкт]-Питербурха расстоянием в 90 верстах, ибо оне сестры родныя и родились во оном селе, и обо всех оных писано от меня к вице-губернатору князю Долгорукову, отправить их из Риги в показанные места, которые из Риги и отправлены. А девка Марья, калмыцкой природы, в законе нашем (то есть православной веры. — И. К.), отослана в Ригу ко оному вице-губернатору и велено ему держать и кормить ее до указу в Риге; Жулиина девка Софья отдана Жулииной матери для того, что оная девка лифляндской мызы уроженица, а принцесса оставила камор-юнферу Штурм», — доложил он императрице в январе 1744 года. Но и после этого «двор» принца и принцессы оставался немалым — 55 человек, включая адъютанта, тафельдекера, мундшенка, кофишенка, карлиц, камердинеров; духовно окормлял и утешал Анну Леопольдовну дворцовый протопоп Родион Никитин491.
Потянулись скучные дни заточения в провинциальной глуши. Сохранившиеся бумаги дела о брауншвейгском семействе молчат о их повседневном житье-бытье в «красных» деревянных хоромах с изразцовыми печами и доставленными из Москвы креслами и столами. Режим заточения явно был более суровым, чем в Динамюнде; в марте 1744 года особым указом императрицы охране разрешалось «по требованию принцессы Анны окончины на двор открывать позволить». Впрочем, летом она могла гулять в саду и кататься на качелях — но непременно под надзором охраны из шести солдат во главе с офицером.
Длительная командировка подорвала здоровье Салтыкова. «Грудь ломит, мокрота в груди загустилась», — жаловался он государыне. Вскоре он выпросился в Москву, а его место занял майор Измайловского полка Иван Гурьев. Новый начальник охраны занялся ремонтом запущенных помещений. Из Петербурга не приходило никаких указаний об ужесточении режима поднадзорных — о них как будто забыли. Казалось, жизнь замкнутого мирка ссыльных налаживалась, насколько это было возможно в тюремной обстановке маленькой крепости. «Вашему императорскому величеству всемилостивейшей моей государыне всеподданнейше доношу, команда состоит благополучно», — рапортовал Гурьев. Но 10 августа 1744 года в Ораниенбург прискакал камергер двора Николай Андреевич Корф. Доверенное лицо государыни (Корф был женат на ее двоюродной сестре Екатерине Скавронской) должно было взять на себя руководство тюремной командой и доставить пленников, «куды по указу нашему повелено».
Указ Елизаветы от 27 июля 1744 года предписывал осуществить секретную операцию по перевозке брауншвейгского семейства в Соловецкий монастырь — одну из самых надежных тюрем империи. Опыт такого рода у камергера уже имелся: он привез в Россию из Голштинии племянника императрицы и наследника престола Карла Петера Ульриха, будущего императора Петра III, а потом доставил из Цербста его невесту, принцессу Софию Фредерику Августу, будущую Екатерину II. Корф был отличным придворным — сумел завоевать признание первого и не потерять доверие второй — и до конца жизни сохранил пост начальника полиции империи.
Пока же ему предстояло выполнить грозный указ. Экс-императора надлежало передать майору Пензенского полка Александру Миллеру. Тот должен был ждать в трех верстах от города и везти четырехлетнего малыша под именем Григорий в закрытом экипаже на север, никому не показывая и не выпуская из коляски. Через день после отправки главного арестанта нужно было так же тайно, ночью, организовать отъезд на Соловки бывшей правительницы, ее мужа и детей с прислугой из двух десятков человек. Подготовкой транспорта ведал капитан-поручик Семеновского полка Максим Вындомский. На Соловки был послан армейский полковник Василий Чертов — ему предстояло обозреть монастырскую территорию и приготовить для знатных узников четыре полностью изолированных «покоя». По дороге полковник мог объявлять о будущем проезде на север некоей знатной особы для обозрения соляных промыслов Поморья.
Корф по прибытии в Ораниенбург взялся за дело. Он доложил императрице, что «как команду, так и известных персон нашел в добром состоянии», но в письме вице-канцлеру М. И. Воронцову сообщил, что у принца Иоанна понос от дурного питья (в крепости закончились продукты, и заключенные пили лишь пиво пополам с водой), а мать его, по-видимому, опять беременная, уже несколько дней лежит в постели. Он нанес визит своим знатным узникам, но, заметив их тревогу, не решился объявить о цели своего прибытия. Сделать это он поручил Гурьеву. Анна и ее муж рыдали, говорили, что отправление их свидетельствует о немилости императрицы, что им лучше умереть, нежели навлечь на себя ее неудовольствие, но они покоряются воле государыни и просят лишь довести до ее сведения их горестные чувства.
Однако потомок ливонских рыцарей Корф не был ретивым служакой-исполнителем. Еще перед отправкой в Ораниенбург он просил выделить для сопровождения Иоанна няньку-«сидельницу» и кормилицу, чтобы мальчик, находясь в окружении знакомых людей, не плакал. Проект указа был послан М. И. Воронцову, сопровождавшему государыню в поездке на Украину. Вице-канцлер из Орла прислал ответ: императрица, «прочтя тот указ, изодрать его изволила, объявя, чтоб господин Корф по силе прежнего ее величества соизволения, которое неотменно пребыть имеет, поступал»492. Нянька и кормилица так и остались в Ораниенбурге.
Приготовления к отъезду затянулись. Оказалось, что повозки неисправны, а в Ораниенбурге иссякли столовые припасы. Пришлось дожидаться прибытия из Придворной конторы обоза из девяти телег с едой и питьем — винами, «французской» и «гданьской» водками, черным и зеленым чаем, пудом кофе, сахаром, рисом, крупитчатой мукой, пряностями, каперсами, лимонами и сухими сморчками.
