холодная ладонь и голос повторил:
– Воды!
– Да, господин, – кивнула она и, развернувшись, поползла в сторону бадьи. Вернувшись, она протянула ковш с холодной водой и улыбнулась, услышав жадное сопение и чавканье.
Эйден пил жадно и морщился после каждого глотка. Когда горячка боя улеглась, он познал весь спектр боли. Ему казалось, что все его тело – это отбитый кусок мяса, на котором нет живого места. Но если ты чувствуешь боль, значит ты еще жив, как любил повторять Жакен Торбул. Однако Эйден понимал, что это ненадолго. Он чувствовал мерзкое онемение в груди, чувствовал, как холодеют руки и ноги. Поэтому лишь улыбнулся, когда Рамина снова подползла к нему и принялась расстегивать куртку.
– Пустое, – буркнул он и облегченно выдохнул, когда девушке удалось расстегнуть последнюю пуговицу и оголить грудь. – Но так легче дышать.
– Вы серьезно ранены, господин.
– Знаю. В плече арбалетный болт, под ребрами рассечение и еще с десяток рассечений поменьше. Я потерял много крови, – ответил он. – Слушай. В твоем мешке есть деньги. Есть монета с ликом Владыки. Этого хватит, чтобы ты добралась до Лабрана. Ардо отвезет тебя на пристань…
– Я никуда без вас не поеду, – перебила его гастанка.
– Упрямая ты бестолочь, – ругнулся он, заставив девушку вздрогнуть. – Думаешь, это все? По моему следу пойдут Черные десятки. Не сегодня, так завтра они будут здесь. И вырежут весь бордель, если захотят. А они захотят. Лорд Адерним будет мстить и мстить будет жестоко. Повезет, если тебя убьют сразу. Не повезет, если сначала тебя швырнут в казармы или отдадут другим рабам. А уж солдаты императора с красивыми рабынями не церемонятся.
– Я никуда без вас не поеду. Только с вами, господин, – повторила Рамина. Эйден вздохнул и поджал губы, когда от боли свело левую сторону груди. – Я облегчу боль. Я умею.
– Делай, как знаешь, – тихо ответил он. – Это твой выбор и твоя жизнь.
Несколько раз Эйден терял сознание и постепенно проваливался в черную бездну, из которой невозможно выбраться. Его тело периодически пронзала боль, а затем приходило кратковременное забытье, наполненное умершими воспоминаниями и лицами, которые невозможно забыть. Лихорадка то усиливалась, то угасала. Эйдена долго могло трясти от жара, а потом приходил нечеловеческий холод, от которого сводило мышцы. Изредка ему силой раскрывали губы и вливали в рот что-то горячее. Иногда бульон, а иногда что-то омерзительно горькое и противное.
Он слышал чьи-то голоса, но не мог понять, кто говорит. Звуки были глухими и отдавались болью в висках, из-за чего он снова терял сознание. Был солнечный свет, была и ледяная тьма, из которой являлся Владыка. Он ничего не говорил Эйдену. Просто смотрел на своего слугу и на жестоком лице темного бога горела улыбка. Эйден видел рядом с ним и другие фигуры. Сначала размытые, а потом медленно обретающие очертания. Рядом с Владыкой стоял Кадир. Бледный, взгляд встревоженный, но на губах привычная ехидная ухмылка. Иногда гастанца сменяла мать. Но не старая и иссохшая, какой он застал её в последний раз, а молодая и красивая. Она улыбалась ему и протягивала руку, но стоило Эйдену потянуться к ней, как следовала боль, словно по пальцам ударили чем-то тяжелым, и он снова проваливался во тьму.
Звуки. Кто-то глухо бубнит. Тряска, от которой желудок сворачивается в узел, и к горлу подступает тошнота. Соленый ветер касается щек. Он холодный и сухой, как язык, прилипший к нёбу. Снова звуки. Топот копыт. Скрип дерева. Тряска. Звон монет и тихий голос Рамины. Боль в боку и в плече. Лихорадка. Жар и сменяющий его холод. Темнота. Тягучая и безразмерная, в которой так приятно тонуть.
Но со временем пришло облегчение. Эйден чувствовал качку. Чувствовал соленые брызги на лице. Чувствовал шершавые доски и чьи-то шаги. Иногда его грубо переворачивали и чьи-то тонкие пальцы принимались чистить одежду, а прохладная вода смывала вонь и дерьмо с кожи. Кричали чайки. Где-то вдалеке. Скрипело дерево и лязгал металл. Снова приходил черный сон и в этом сне Эйден видел мать, Кадира и Владыку. Увидел и отца. Тот не улыбался, а хмурился, смотря на него. Рядом с ним стоял мальчик. Белокурый мальчик с ярко-голубыми глазами. Его кожа была бледной, а на груди расплылось кровавое пятно. Мальчик смотрел на Эйдена не мигая и ничего не говоря. Зато говорил Владыка. Мрачным и звучным был его голос.
– На Лабране нет места слабым, – произнес Владыка, обдав лицо Эйдена ледяным дыханием.
– Я не слаб. Я мертв, – последовал равнодушный ответ. Эйден видел себя со стороны, но то, что он видел, не могло называться человеком. Перед Владыкой лежал увядший человечек. С худыми конечностями, копной грязных волос и неопрятной бородкой. Он скукожился на черном полу, поджав худые коленки к груди, но в его взгляде не было страха, когда он смотрел на темного бога. Улыбка появилась на губах Владыки, когда он услышал ответ. – Нет страха, нет боли, нет сожалений…
Свет, давящий на глаза. Влажный воздух, пахнущий травой и морем. Приглушенные голоса и грубые руки, поднимающие его вверх, а потом бросающие на занозистые доски. Дрожащие пальцы касаются его губ и затем смачивают их водой. Вкусной, ледяной водой, которой невозможно напиться. Голова лежит на коленях, а дрожащие пальцы осторожно расчесывают спутанные волосы, гладят по щекам и по груди. Сон. Тихий и беззаботный. В этом сне нет места прошлому. Только молочная перина, в которой так приятно утопать.
Темнота, холодная влага, капающая с потолка. Знакомые голоса и жар в груди и плече. Тугие бинты стягивают запястья и жидкий огонь проливается в раны. Стон. Боль. Черный сон. Стон. Боль. Снова и снова, сменяя друг друга.
Знакомое глухое ворчание, раздраженное и даже злое. Испуганный женский голос и грубый мужской. Рамина и Федельмид.
– Сраный кот, как знал, что его сюда привезут, – ругнулся Федельмид Келла и добавил более миролюбиво. – Не бойся, дитя. Это его зверь.
– Я чувствую злобу, господин.
– Я тебе не господин.
– Я знаю, господин. Прошу меня простить.
– Подержи повязку, – боль и твердые пальцы, трогающие кожу. – Выше. Воспаления больше нет. Плечо тоже в порядке. Где ты научилась вытаскивать болты из кости, не повредив её?
– На родном острове, господин.
– Полезный навык, – в голосе Федельмида слышится улыбка. – А как поняла, что ему надо дать вытяжку оскорника? Ты же слепая.
– Господин давал мне это зелье, когда я была больна. Я запомнила запах.
– Повезло, – хмыкнул он. Снова прикосновение пальцев. Боль. Горечь на губах. – Ты гляди. Он еще и брыкается. Пей!
Обжигающий огонь в животе и
