Гектор Шульц
Фотограф
Copyright
© Гектор Шульц, 2020.
Все права защищены законом.
Автор не дает разрешение на воспроизведение и копирование этой книги в любой форме и любыми средствами (электронными и механическими, включая фотокопирование, магнитную запись или иные средства копирования и сохранения информации) для целей, связанных с извлечением прибыли.
В случае цитирования отдельных фрагментов или всего текста обязательно указывается авторство и проставляются все необходимые обозначения.
Пролог
Einsam – gemeinsam
Wir haben verlernt uns neu zu suchen
Die Gewohnheit vernebelt
Die Trägheit erstickt
Der Hochmut macht trunken
Und die Nähe treibt zur Flucht
Lacrimosa – Alleine Zu Zweit
– Все началось с того, что Он дал мне этот фотоаппарат, – я закурил сигарету и мотнул головой в сторону черного фотоаппарата, лежащего на красном кресле. Фотоаппарат, как и всегда, был заряжен и готов к работе. Эта чертова демоническая машинка всегда была заряжена и готова к работе. Даже спустя девяносто тысяч кадров и три полета в стену корпус фотоаппарата был как новенький, а заряд аккумулятора не думал уменьшаться. До сих пор сложно привыкнуть к этому… Я выпустил дым к бетонному потолку в белых разводах и, усмехнувшись, продолжил: – Это была странная глава в моей жизни, и сейчас я понимаю, что мне не хочется, чтобы она заканчивалась.
– Расскажите мне. Расскажите всё, что сочтете нужным, – стройная брюнетка в черных брюках и бежевой водолазке дружелюбно улыбнулась и, закинув ногу на ногу, положила на колено блокнот в кожаной обложке.
Что-то в её образе раздражало меня. Сначала неуловимо, а потом до дикого зуда. Хотелось чесать себе глаза, нос, скулы. Сдирать кожу, пока не покажется мясо. Потом я понял. Меня раздражала не её улыбка, фальшивая и холодная. Раздражал не её взгляд, оценивающий и скачущий по мне, как пьяная мандавошка на лобке старой бляди. Даже легкая нотка презрения, с которой она на меня смотрела, меня тоже не раздражала. Я привык к таким взглядам. Меня дико бесила её сраная бежевая водолазка.
Такие водолазки носят те, кто жаждут показать, насколько здоровой и красивой выглядит их кожа. Слегка бронзовая, без резких морщин и портящих любую картину прыщей. Это одежда фальшивых людей, у которых за спиной стоят гребаные шкафы, наполненные скелетами под завязку. Эта водолазка стоила как всё, что было на мне надето, и от этого бесила еще больше. Впрочем, я знал, что если она снимет эту водолазку, то тут же мне понравится.
Для сорокалетней женщины у неё было прекрасное тело. Упругие груди, не стесненные лифчиком, натягивали ткань и притягивали взгляд. Красивая шея без намека на морщины. Пухлые губы, в которые вкололи, наверное, половину миллиона. Томные, холодные глаза. Глаза властной женщины, привыкшей к тому впечатлению, которое производит её образ. Я видел много таких глаз и всегда подчеркивал их на фотографиях. Я мог бы её трахнуть. И даже получил бы удовольствие, а потом забыл, как и она меня.
Она, заметив, что я тоже оценивающе рассматриваю её, изогнула губы в легкой улыбке и чуть наклонила голову. Взгляд потеплел, но не настолько, чтобы презрение полностью из него исчезло. Вздохнув, я поднял на неё глаза и удовлетворенно улыбнулся, когда она смутилась. Мой взгляд вынести тяжело. Не зря я тренировал его большую часть своей жизни. Да, пусть я выгляжу, как отброс из трущоб Лондона, но взглядом я могу превращать человека в говно почти моментально.
На секунду она словно поняла, что не она контролирует ситуацию. Что это она пригласила меня на беседу, а не я набился к ней в гости, изнывая от жажды внимания. И на эту секунду она превратилась в испуганную и забитую мышку, которую удостоил своим вниманием толстый, пресытившийся кот. Эта эмоция доставила мне радость. К чему темнить и пытаться отрицать очевидное. Для неё я – звезда, а она – обычный журналист, который добивался встречи со мной последние пять лет. Мне было приятно, когда в её взгляде полыхнула злоба. Еще бы, раньше все мужики, с которыми она проводила интервью, заглядывали ей в рот и желали её тела, а тут какой-то обсос одним взглядом заставил её снять маску и превратиться в ту, какой ей быть не хотелось.
– Я чувствую вашу злобу, – буркнул я, беря со столика стакан с коньяком. Хорошим коньяком. Я немного подержал жидкость на языке, пока не начало жечь, а потом, проглотив, улыбнулся, когда теплая волна ухнула вниз, а затем резко вверх, до головокружения.
– Злобу? – брюнетка удивилась и, чуть поерзав, приняла более закрытую позу. – С чего вы это взяли?
– Бросьте, – я допил коньяк и небрежно поставил стакан на столик, заставив его протяжно звякнуть. –Думаете, вы первая, кто на меня так смотрит? К чему все эти маски? Искренность куда приятнее, даже если она являет собой чистую злобу.
– На самом деле… – она замялась и выдавила из себя тихий смешок.
– Опять оправдания. Ненужные оправдания, – теперь я откинулся в кресле и забросил ногу на ногу, чуть не снеся потертым «докмартинсом»[1] пустой стакан со столика. – Говорите правду. Перед вами сидит фотограф, который выглядит, как ебаный бомж. Нахальный, в мешковатой майке с уродливой картинкой, в потрепанных джинсах и убогих красных ботинках. И вы должны взять у него интервью, а иначе ваш редактор… или как там называется тот упырь, который вами командует, не выпишет вам премию, способную порадовать ваше сердечко в каком-нибудь дорогом бутике. Вы должны плясать передо мной, ублажать, улыбаться мне. Даже если ненавидите. Удивлены?
– Да. Вы ловко… – она опять не договорила, слегка покраснела и уткнулась взглядом в блокнот. Куда только девалась та знойная самка, с чувством превосходства смотревшая на меня десять минут назад.
– Угадал? Нет, милая. Я знал, – улыбнулся я, когда она скривила приятное личико. – Я гребаный фотограф, я вижу человеческие души такими, какие они есть. Со всем говном, со всеми скелетами, со всеми шрамами, как бы их искусно не прятали. После пятидесяти тысяч кадров поневоле начинаешь видеть все в другом свете. Пугающе реальном. А после двухсот тысяч тебя ничего не способно удивить. Но довольно, я на интервью, а не в пыточной на месте палача. Хочется вам играть в знойную стерву – валяйте. У вас остался час,
