Населенный пункт «Клюево» на 20 домов, в которых было печное отопление, а значит спасение от мороза, мы держали не потому что был приказ, мы держали эту убогую деревню не ради Гитлера или Гудериана, мы держали её ради себя.
На ближайшие 50 километров рядом не было ничего, ни души, а значит не было шансов на выживание, шансов на снабжение и пополнение, за периметром этой деревни только холод, белое безмолвие и смерть. Раньше мы были одной из самых мобильных, подвижных частей, а сейчас всё что у нас осталось это два самоходных орудия и один мотоцикл, на котором утром уехал вестовой, что так и не вернулся. Даже лошади все сдохли, их нечем кормить, их негде держать, единственный хлев мы разобрали на дрова…
В лес мы не ходим, в лесу русские, мы видим дым, мы слышим их, а они видят нас, они наблюдают, они ждут. Русские нас не боятся, у нас очень плохо со снарядами и они об этом знают, на два батальонных миномета осталось всего 12 мин, мы их не тратим, бережем.
Остатки дивизии отходят, откатываются. Наш батальон можно сказать на острие, мы арьергард. Задача - задержать продвижение красных, дать остальным время на отход и умудриться как-то выжить, держать эту точку до последнего пока нас не пополнят или не дадут приказ на отход, пока там, в теплых кабинетах разберутся, что со всем этим делать дальше.
Мы не пишем писем, мы уже почти не разговариваем друг с другом, все мысли о том, чего бы найти съестного, и чтобы ещё на себя надеть. Местные ушли из деревни, наверное, они знают короткий путь в другую, нам уже плевать, тех кто не ушёл мы сами выгнали…
Я вижу, как командир взвода самоходной артиллерии, в которой осталось две самоходки, уже с утра на ногах, уверен, что он не спал всю ночь, они дожигают последний бензин, не давая своим двигателям остыть, если самоходки не заведутся, если они остынут, то остынем и мы, остынем навечно. Два «Штуга» - это единственная наша броня, которая отпугивает «красных» и вселяет в нас крупицы надежды.
Надежда умерла очень быстро, вместе с самоходками, которые русские сожгли в вечерних сумерках, ведя прицельный огонь из леса, видимо эти бестии, незаметно подкатили пушки и вели обстрел прямой наводкой. У них было время всё разнюхать и вскрыть нашу систему огня. Я не верю в случайности, также как не верю в то, что фугасный снаряд случайно залетел в амбразуру дзота, который мы строили, укрепляли мешками и бревнами два дня на шквальном ветру и морозе. Значит Фрайка больше нет, как и нет одного из двух оставшихся на батальон пулемётов.
Бой был тяжелый, долгий, мы держали фронт и фланги, но на тыл не хватило людей, «Иваны» взяли деревню в кольцо. И вот мы стоим на ветру, по земле летит поземка, которая обжигает кожу через тонкие армейские штаны, я вздрагиваю, я плачу, от бессилия, а слезы от холода прямо на моём лице превращаются в льдинки.
Неужели это всё? Неужели это конец? На нас наставлены по меньшей мере два десятка русских стволов, а нас всего горстка, нас осталось восемь человек, точнее восемь сгорбленных фигур, которые ещё недавно были людьми, с планами на жизнь и будущее.
К нам вышел «красный» офицер, с ним был переводчик. Большевик придумал для нас страшное наказание. Нас подвели к кромке длинного и заснеженного поля, на этом поле ещё три дня назад мы сами укладывали мины. Русские это знали, они улыбались, предвкушая зрелище, предвкушая развлечение.
Офицер кричал с ненавистью сверля каждого из нас взглядом: «Солдаты Германии, вы хотели в Москву? Мы вам её покажем. Москва в той стороне, за тем полем, дорогу осилит идущий».
Мы переглянулись, Шторх вышел вперед и плюнул в снег, крикнул, что это бесчеловечно, это дико и он никуда не пойдёт. Пуля, выпущенная офицером из пистолета, попала Шторху в лоб…
Мы пошли, под ногами скрипел снег, который чертовски мешал, что-либо разглядеть, хотя скрип снега скроет от уха зловещий щелчок мины, последний звук, который суждено кому-то из нас услышать.
Если мы замедлялись, русские начинали стрелять у нас над головами, и мы продолжали идти. Сначала на небо ушёл Дитрих, а мне на спину вместе со снегом и комьями земли, упал его развороченный сапог, вместе со ступней… Потом был Фукс, потом Данкерман, потом…Потом были остальные.
Я один прошёл это поле…я шёл вперед, ожидая выстрел в спину, но его не последовало. Ветер усиливался, началась метель, а я всё шел и шёл вперед.
