сам вытирал с лица слёзы. Илья сидел напротив, смотрел на меня с пониманием.
— Теперь ты видишь, почему я хочу, чтобы эти истории не пропали, не канули в небытие? Никоноров похоронен на Тихвинском кладбище, езжу к нему на могилку каждый год. Я хочу, Олег, чтобы не только я, да ты, к нему ездили. Понимаешь?
— Да, найду возможность всё это опубликовать. Нужно переписать текст, дашь письма мне с собой?
— Не вопрос. Дам не только письма, есть у меня ещё материалы, вышлю позже тебе на ящик почтовый. Там у мужика травма на войне произошла душевная, до самой смерти его мучила, съедал себя поедом. У меня не получилось найти, что он всю жизнь искал, может у тебя получится. Вышлю тебе его письмо, почитаешь, может найдешь информацию, которую он не смог при жизни найти.
Ещё есть один ветеран — Гаринцев Евгений Юрьевич, живой пока и в здравии. Несмотря на годы, бодрый и телом, и умом. Есть такие уникумы, он, как Павел Судоплатов, даже в очень преклонные годы, всё хорошо помнит и ясно излагает. Договорюсь о встрече, съездишь к нему, пообщаешься. Получишь и удовольствие от общения и информацию. Только учти, Олег, я всё это делаю с условием, что не пропадёт оно всё…
— Слово даю, Илья, не пропадёт. Распространю, везде где смогу.
— Договорились. Светает уже, спать охота. Давай на сегодня в разбег? Можешь на диване перекантоваться, я постелю.
— Да, нет. Я уже трезвый, выветрился градус. Поеду в Питер, на квартиру.
— Ну, как знаешь…
Глава 27
Когда я приехал на съемную квартиру, отоспался и поел, то запустил ноутбук. На почте было письмо от Людвига Бирхоффа и несколько прикреплённых к нему файлов.
Я ещё не знал, что этот день расставит все точки над «i». Когда приступал к чтению письма Бирхоффа и высланных им текстов, не думал, что через пару часов я буду знать, что он ищет, почему меня нанял и каковы его цели. Это было последнее письмо старого нациста, которое я прочёл.
В своём письме он сокрушался и негодовал, о том, что раскопки и работа приостановились, по вине и неосмотрительности моих нерадивых напарников, что так безответственно подошли к порученному делу. Также он написал, что ознакомился с высланными мной воспоминаниями фронтовиков, тех что нашли покой в своей постели, а не пали на поле боя. Бирхофф просил впредь не высылать ему подобное, настаивал на том, что его больше интересуют истории погибших, а не выживших и прошедших войну.
Хм, интересно почему? Ведь эти истории, не рассказанные и нигде ранее неопубликованные, а соответственно, ему неизвестные. Почему его корежит от воспоминаний тех, кто выжил, прошёл войну и победил? Не понимаю…
Пока выдался незапланированный перерыв, он предложил мне ознакомиться с некоторыми историями солдат Вермахта из своей «коллекции», а также с куском из его недописанной книги, основанной на личных воспоминаниях, отрывки из похождений «Франца и Гельмута». До сих пор не могу понять, кто из этих двоих Бирхофф. Хотя, какая к чёрту разница?
После воспоминаний наших ветеранов, совсем не хотелось читать про фрицев. Все их страдания и лишения на фронте, в стране, в которую их никто не звал, казались мне такими мелкими и тошнотворными, что не вызывали ничего, кроме раздражения.
Но если он выслал переведенные тексты, значит хочет ими что-то сказать, может через них я смогу понять его мотивы и цели? Бегло пробежав глазами «немецкое нытье», я решил, что они могут быть мне полезны, их тоже стоит опубликовать, пусть наши люди почитают…
Воспоминания Бастиана Заугеля - рядового 36-ой пехотной дивизии Вермахта (она же 36-ая моторизованная) о разгроме его батальона зимой 1941г.
"Как случилось, что я тогда уцелел, а они нет? Справедливо ли? Меня мучает этот вопрос, по сей день. Когда за окном идёт хлопьями снег, я снова оказываюсь там, на белом поле, возле той деревни, которой сейчас уже нет, как и нет моего батальона.
Ещё во время боёв за Калинин и Солнечногорск мы почувствовали, что сил на последний бросок не хватит, ни у нашей дивизии, ни у всей группы армий «Центр». Всему есть предел, если даже техника здесь не выдерживает, надсадно вздохнув двигателем, глохнет навсегда, что уж говорить о людях.
Столицу Советов можно было взять, только если бы Фюрер прислал нам в подкрепление ещё одну группу армий «Центр», но у него её не было. У Вермахта возникли серьезные проблемы, у Вермахта кончились солдаты….
На что рассчитывало командование? Что Адольфу говорили генералы, и какие картинки перед ним рисовали? Неужели они убеждали его, что Москву могут взять «бумажные дивизии», дивизии, которые существуют только на штабных картах, и в чьих - то фантазиях.
Неделю назад всю дивизию можно было сводить в полк, а сейчас и полноценного полка не наберется, в лучшем случае осталось тысяча двести несчастных душ, замерзших, голодных, безразличных. Из всех желаний у нас осталось только одно, мы всё ещё хотели жить, но русские были против.
