уж не бедное, единственная дорога из Винцлау в кантоны идёт через это ущелье. И дорога та оживлённая. А граф тут две таможни поставил. И мужики здешние необычайно упитанны, барщиной вовсе не измождены. Уж и не знаю, может, какой оброк и платят, но думается мне, что вся их барщина — это только ремонт дороги. Здешним господам от мужика много не нужно было, они с дороги кормились.
Конечно, он мог добавить для убедительности, что у него в обозе несколько подвод, гружёных деньгами и серебряной посудой Тельвисов. И это только то, что Фаркаш фон Тельвисы с собой не смогли увезти, а ведь у них, по словам прислуги, и золото было. Но зачем маркграфине про то знать? И он закончил:
— Так что в доходности графства сомневаться не приходится.
Он уже начал понимать, к чему маркграфиня задала этот вопрос, так она тут же и подтвердила его догадку:
— А раз Тельвисов предадут святые отцы анафеме, так, значит, у меня есть добрый повод феод возвратить в домен фамилии Винцлау.
— Сеньор всегда может потребовать у вассала возврата феода, — заметил Волков меланхолично, сам думая при этом: «И вассалу придётся поместье вернуть, если, конечно, он не построит хороший замок на берегу большой реки, о который сеньор может и зубы поломать».
— Если сеньор не хочет раздразнить других своих вассалов, лучше ему всё-таки для того иметь хороший повод, — не согласилась с ним принцесса и продолжила рассуждения: — А какой повод может быть лучше анафемы? Ну, разве что открытое предательство.
«Нет, она точно не глупа!».
Он не успел ничего ей сказать, так как пришёл Кляйбер и сообщил:
— Господин, вода согрелась.
— Я должен вас оставить, Ваше Высочество, — сказал ей генерал, и она ответила ему:
— Барон, ненадолго, прошу вас.
— Конечно же, — ответил он и ушёл мыться.
А пока мылся, стал думать об их разговоре, о том, что доход эта дорога и вправду приносит хороший. Кляйбер ему помогал вымыться, пока фон Готт был при принцессе. А после омовений генерал почувствовал себя заметно бодрее, несмотря на то что начали сгущаться сумерки. Жаль, что одежды у него не было чистой. Ну, это он надеялся исправить завтра утром; в его карете, что осталась со слугами в трактире, был сундук с чистой и хорошей одеждой. Ещё ему придали бодрости женские крики, что доносились от дороги. Это сержант воздавал должное Жуже или Гошпе. И те кричали истошно. Бич — дело нешуточное, двадцать ударов, произведённых настоящим палачом, отправляют крепкого мужика хворать, лежать на пузе месяц, пока разодранная кожа на спине зарастёт. Пусть сержант даже и бьёт женщин вполсилы, всё равно бабам сейчас несладко.
«Вон как орут. Ничего, ничего… „И по делам вашим воздам вам!“ — вспоминал он. — Надеюсь, маркграфиня слышит эти крики!».
Волков, признаться, поспал в карете во время пути и теперь хотел есть. Поэтому он торопился, к тому же его принцесса о том просила. И вскоре он уже был у костра на своих мешках. И теперь ему принесли еду, простую солдатскую. Горох с салом. И тут он подумал, что такое принцесса есть не станет, но та ела, хотя просила себе немного. И он тогда говорит:
— Ваши обидчицы получили по заслугам. Уже раскаялись, думаю.
— Я даже тут слышала, — отвечала маркграфиня. И вдруг засмеялась. — Пусть их ещё потом святые отцы с пристрастием расспросят. А я ещё порадуюсь.
Она была так задорна? Волков взглянул на неё с некоторым удивлением: что это с нею? И заметил, что женщина весела, и у неё горят глаза. А тут маркграфиня берёт свой стакан и допивает всё, что было в нём. И уже в третий раз просит кашевара, что был тут же, снова его наполнить.
«Ах вот оно в чём дело! — догадывается барон. — Пиво-то крепкое».
Глава 41
Фон Готт и ещё два солдата сидели невдалеке от костерка, что освещал их ужин. Они все чертовски устали и ждали, когда же им назначат замену, так как не спали уже Бог знает сколько, хотели есть и хотели того самого дурного пива, которое пили маркграфиня и барон. А те и не думали про них. Посему фон Готт вздыхал и думал, что вот-вот встанет и попросит у сеньора отдыха.
А принцесса тем временем рассказывала, как ночевала прошлую ночь в карете, забыв про, как обещала к этим каретам не приближаться. И говорила про удобное ложе, что устроил ей оруженосец Волкова. А тот всё устроил по дорожному обычаю, уложив в телегу мешки, а на мешки перину. Для ночлега вполне удобно, если по дороге вы не нашли нормальный постой. Они с принцессой уже закончили ужин, и женщина, болтавшая без умолку всю трапезу, в который раз благодарила его за удивительное спасение от кровавых колдунов, а под конец она не поленилась, привстала и протянула ему руку, словно в награду. Он поцеловал её руку. Он, ещё сидя подле принцессы, слушая её и глядя на неё, уже ощущал ту магическую силу женской притягательности, что исходила от неё, а тут Волков ещё и ощутил её кожу губами. А после почувствовал, как её пальцы сжали его руку. Он поднял на неё глаза. Было уже темно, а света костра мало, но даже тут он без труда различил в её лице… теплоту, а может быть, даже нежность. И женщина, как в подтверждение, ещё и взяла его ладонь и второй своей рукой.
Фон Готт и два солдата, сидевшие недалеко от её кареты, вежливо старались не смотреть в их сторону, а кашеварам, что суетились у котлов, солдатам, что получали порцию пива, явно тоже было не до них, и тогда генерал произнёс негромко:
— Возможно, вам пора спать, Ваше Высочество.
— Да, — отвечала она, и в голосе её генерал без труда уловил дрожь. — Кажется, мне и вправду пора к себе.
— Я провожу вас, — Волков встал и отпустил её руки, чтобы окружающие не подумали чего.
Но провожать нужно было едва ли десять шагов, и он довёл принцессу до её кареты, откинул ступеньку и открыл ей дверцу.
— Прошу вас, Ваше Высочество.
Она взошла в карету, а он поднял ступень и закрыл за нею дверь. И тут маркграфиня выглянула в окошко, её взгляд был полон удивления: барон, а вы? И тогда
