Скажу, что Виолеттой, так все равно не поверишь. Зовут меня Прасковьей Ивановной, а кличут — кто Пашей, кто Паней.
— Почему не поверю? Сейчас всякие имена есть, Виолетта так Виолетта. Бывает и чудней.
Темнело, уже пора было расходиться по палатам. Они с Кудрявым пошли по аллейке, и тут навстречу Пане со скамеечки поднялась женщина с сумкой в руках. Глядела она растерянно и не решалась заговорить при Кудрявом.
— Я извиняюсь, вы Прасковья Ивановна? Мне бы вас на пару слов.
Кудрявый отошел, и женщина заговорила поспешно:
— Прасковья Ивановна, я вас попрошу: вы на мужа моего дело не передавайте… Он у меня выпивает, а так он ничего. Он не желал вас так сильно зашибить. Все вино натворило, Прасковья Ивановна!..
Паня молчала и машинально трогала больное место на голове. А просительница еще торопливее зашептала:
— Я вот вам тут покушать принесла. У нас мясо, яички свои: курочек держу. И если вам деньгами компенсировать…
— Слушай, уходи ты отсюда! — строго сказала Паня. — Я за тебя заступилась, как за женщину… На беса мне твоя компенсация! Вот тебе муж твой руки-ноги оборвет, тогда требуй с него компенсацию. И еще скажу: мало он тебя, гражданка, кулаками гладит, а то бы ты сюда не прибежала.
Паня встала и пошла в корпус. Увидела в соседней двери Кудрявого. Он хмурил густые брови и улыбался, поглаживая широкий, заросший подбородок.
— Слыхал? — спросила Паня.
Он кивнул головой и рассмеялся.
— Взятку, значит, тебе суют? Вот на суде-то и расскажи…
— Какой суд! — Паня досадливо махнула рукой. — Она, дура, и туда побежит, срамоту-то разводить!..
Через три дня Паню выписывали. За эти дни она так и не видела, чтобы к Кудрявому кто-либо приходил, хотя он и сказал Пане, что женат. Это Паню очень удивило: что же это за женщина такая, что к больному мужу не спешит? Да еще мужик-то такой славный, разговорчивый, душевный. Тут бы, кажется, от койки не отошла… Да, жизнь, она какая-то неровная!..
Когда Паня уходила, ей захотелось проститься с Кудрявым. В саду она его не нашла и заглянула в мужскую палату. Он лежал на койке под самым окном, совсем больной, и суровыми глазами глядел на желтый сад. Увидел Паню, поднялся на локте, помахал ей рукой и опять тяжело лег на подушку.
— Поправляйтесь, Григорий Алексеевич, — ласково сказала Паня.
— А это уж от бога зависит, — пошутил Кудрявый устало.
— Какой там бог! От вас самого зависит. Настроение нужно поддерживать.
— Стараюсь, да не выходит. — Кудрявый прикрыл широкой ладонью глаза, потом протянул ее Пане. — Прощай, Виолетта.
Рука у него была горячая, больная и безвольная. И Паня, чуть не обжегшись об эту беспомощную руку, вдруг решила, что насовсем ей от этого человека уходить нельзя: это не по-человечески будет. Она обязательно опять придет сюда. Что ей, впервой, что ли, бегать в больницу, сидеть возле печальной койки на белой табуреточке? Недаром покойный муж говорил, что ей бы при ее характере только страхделегатом или сиделкой быть: люди в праздник в гости, в кино собираются, а Паня все к кому-нибудь с передачкой бежит.
…Кудрявый очень удивился, когда снова увидел под своим окном Паню. Она помнила, что Кудрявому нельзя ни соленого, ни острого, купила ему компот в банке и сладкую коврижку. Кудрявый оживился, накинул халат и вышел к Пане в сад. Он был обрадован, но в его большом, отечном лице Паня угадала какое-то стеснение.
— Чего ты пришла-то, Виолетта? Неужели ко мне? Ну, спасибо!.. Как головенка-то твоя, подживает? Ну, молодец…
— А вы тут как, Григорий Алексеевич? — чуть смущаясь, спросила Паня.
Повязки у нее на голове уже не было, и платок она купила новый. Теперь, когда на Пане не было и казенной больничной одежды, Кудрявый увидел, что она очень даже славная. Не хватает ей, пожалуй, только женского задора, игривости.
Паня расспросила о здоровье, попросила «не грешить» — не есть того, что не положено. А то ведь конца не будет.
— У тебя ж семейство, — строго сказала она, хотя уже знала через нянек, что всего семейства у Кудрявого — одна жена, и та «шалава»: за шесть недель всего два раза прибегала, и нужно полагать, что живут плохо.
— В воскресенье я теперь к тебе… — сказала Паня, собираясь уходить.
Кудрявый вдруг смешался.
— Милка моя, — сказал он виновато. — Приходи, конечно… Только ты сама ведь знаешь, что у меня жинка. А то бы я, ей-богу, не против.
Паня увидела, что он совсем ее не понял, и немного рассердилась.
— А при чем тут жинка-то твоя? Я к тебе, как к товарищу. Или вы, мужчины, и отношения другого не понимаете?
Они встретились глазами, и оба выдержали этот взгляд. Кудрявый помолчал, потом сказал:
— Приходи. Только денег не трать. Мне тут всего хватает.
…Но как это было не тратить? В воскресенье в Гуляшах всегда был большой базар. Паня пораньше разнесла почту, сбегала, купила яблок, дуль, розового варенца. И к положенному часу уже подходила к больнице со своей сумочкой.
Но Кудрявый не ждал ее ни у окна, ни на крыльце, ни в саду.
— Жена к нему приехала, — сообщила Пане нянька. — В роще где-то ходят. Ты уж, Паша, схоронись пока…
Но Паня не стала хорониться: ведь она не за плохим чем-нибудь пришла. Решила дождаться, отдать передачку и спросить, как здоровье. В прошлый раз говорил, что не миновать переливания крови, а это, наверное, нелегко… Дождется, а заодно и поглядит, что это за жена такая.
Паня села на скамейку, положила узелок с гостинцами. Пока было время, обтерла пучком сухой травы запылившиеся туфли, достала зеркальце, причесалась и чуть-чуть прислюнила пальцем светлые брови. И зачем она сейчас-то это делала?..
Паня оглянулась. По дорожке шел Кудрявый и с ним его жена, очень красивая, нарядная, с подвитой головой и начерненными бровями. Шелковый пыльник, тонкая косынка на самом затылке, модные туфли на сильных, голенастых ногах.
— Редко приезжаешь, — сурово говорил Кудрявый, еще не видя Пани.
— Какой ты, Гриша! Один билет туда-обратно — четырнадцать восемьдесят…
— Рубль сорок восемь. Брось на старые считать.
— На старые вернее. И каждый рабочий день терять — полсотни.
— Ты хоронить меня будешь — смету заранее составь.
Тут Кудрявый увидел Паню. Остановился и сказал спокойно:
— А
