день она провела у кроватей раненых. С разрешения медсестёр и санитаров находилась у кроватей, подавала обмотанную бинтами мокрую ложку тем, кому нельзя было пить, следила за капельницами, чтобы вовремя позвать медсестру, подавала утку, гладила раненым руки, волосы, успокаивала, писала под диктовку записки, которые потом можно будет прочитать по телефонам для тех, кому попросили. И, работая, постоянно оглядывалась на кровать сына, убеждаясь, что он тут, рядом с нею. Если бы разрешили, спала бы прямо на полу, рядом с ним.
Когда начинались перевязки, её отправляли в коридор. Чтобы не сидеть бесцельно, раздобыла ведро, швабру и стала мыть полы, со страхом оттирая кое-где присохшие пятна крови. Старалась не думать, кого здесь пронесли, но надеясь, что он жив.
Потом вспомнила про куриный бульон и, поймав одного из санитаров, стала выяснять, где можно купить курицу.
— От госпиталя примерно полкилометра направо — там рыночек такой стихийный. Сходите, может, повезёт, — ответил ей мужчина. — Только аккуратнее. Где много народу, не застаивайтесь, бегом-бегом. Неспокойно у нас тут может быть.
Прихватив кошелёк, Марина подалась искать рынок. По счастью, он оказался недалеко. Взяла там тушку домашней курочки, уже опалённую, зелень и опрометью обратно, стараясь прижиматься к зданию, как научил бывалый санитар. На разбитые стены иных домов старалась не засматриваться и только успевала осенять себя крестом.
Отметила, что и другие прохожие стараются идти быстрее, чем обычно. Праздного шага ни у кого не заметила.
В госпитале сразу же, умывшись и переодевшись в специальный халат, подошла к сыну. Он не спал. Увидел её, слабо улыбнулся и тихо спросил:
— Я ж сказал тебе, скорее уезжай. Заказала билеты?
— Мне медсестры пообещали через сотовый телефон купить. Я сама так не умею. Не переживай. Что-нибудь надо? Помочь?
— Нет, мам… Всё уже сделали. Ты ж не специалист, мам.
— А я зато щас тебе супчику сварю, как дома. Курочка даже осмолённая. Поставлю сейчас. Сынок, потерпи.
— Куриного? — раздалось вдруг с соседней кровати. — А только сыночку или всем?
И снова повернулись в её сторону лица раненых. Мать стремительно рванула на кухню, где были кастрюльки для готовки пищи. Разделала тушку, помыла и поставила варить.
Из лежащего тут же скопившегося хлеба нарезала кусочки, поставила в духовку сушить на сухарики.
Пока бульон готовился, перемыла полы там, где ей разрешали наводить порядок, успевая заглядывать в сынову палату.
Когда курочка была готова, налила бульон в кружки. Натёрла сухарики чесночком и понесла подстывший бульон в палату. Раненые оживились. Вначале подняла изголовье сыновой кровати и подала ему чашку. Глядела на его исхудавшее лицо, кадык, нервно ходивший вверх-вниз, руки, державшие чашку. Они были черные, как у тракториста. На кончиках пальцев надулись ожоговые, изжелта-чёрные пузыри.
Мать молча смотрела на руки, а сын, сделав несколько глотков, сказал:
— Гильзы горячие, мам.
— Пей сынок, пей. Поправляйся, — прошептала она и пошла по палате, угощая через трубочку тех, кто мог самостоятельно пить, другим подавая чашки.
Остановилась у того, которому дала свою кровь, подала стакан с бульоном:
— Пей ладом. Поправляйся. Тоже, поди, мамка дома варила такой.
— Варила. Точно такой же, с сухариками и чесночком. Та вы даже на иё чуток схожи… — Парень отвернулся, скрывая чувства от посторонней женщины.
— Все мамы, наверное, похожи, ни одна не хочет вас тут увидеть. Да и супчик, поди, каждая для всех бы варила, — устало проговорила Марина, отходя к следующей кровати.
Третий парнишка с радостью принял стакан в руки и блаженно зажмурился, вспоминая, видимо, подзабытый уже вкус детства.
— Вот спасибо! Думал, больше не придется, — едва слышно произнёс он.
— Чего это не придётся? Сейчас выздоровеешь, и всё ещё придётся. — Марина стояла рядом, на всякий случай, чтобы не пролил бульон.
— Да он у нас в рубашке родился. Тимоха на «линзе» мяконько доставил, ни разу не встряхнул. А хирурги снимок сделали, а там боеприпас! И во время операции из него снаряд достали. Мало того, что жив остался, так ещё и снаряд этот не сработал. Мы тут всем госпиталем дух перевести боялись, пока его оперировали. Кто и не знал, так вспомнили молитвы, — доложил его сосед.
— Как? — оцепенела от страха Марина. — В серёдке… снаряд? Взорваться мог?
— Мо-о-ог… и сам, и хирург и медсестрички, и сапёры, что рядом стояли. Он даже от операции стал отказываться, мол, взорвётся ещё… Говорят, с тобой взлетим тогда… Ох, мы тут и попереживали!
— Начинённый, да ещё с ним, главное, целую компанию везли, с боем прорывались, — добавил к рассказу ещё один раненый. — Короче, самый крутой у нас он тут. Ему две кружки!
— Пей, пей помаленьку, — придержала она стакан над бедолагой. — Разрешают уже бульончик-то?
— Да, третий день как начали поить бульоном, — успокоил боец. — В госпитале ещё поваляюсь недельку, да домой обещают отпустить, погостить. Детишек у меня там двое. А потом снова на фронт, к своим.
— Господи, помилуй! — ахнула Марина. То, что парень выжил, — чудо. А он ещё и обратно рвётся…
Взяв со стола поднос, она пошла с кружками дальше, стараясь не показывать своего состояния раненым.
Утром следующего дня у Марины с утра подскочило давление. Она сразу это поняла без всяких измерений. Зашумело в ушах, разболелась голова.
— Наверно, погода сменится. Дома ж так бывало. А тут держусь и держусь, без меня хворых хватает, — рассуждала она сама с собой. Потом сунула капотен под язык и присела на свою кушетку.
В коридоре послышали шаги. В комнатёнку санитары внесли ещё одну кушетку. Заглянувшая следом сестра-хозяйка сунула пару простыней, подушку и солдатское покрывало.
— Соседка к вам, тётя Мариша, — с какой-то странной интонацией произнесла она.
— Да я не сбалованная, хоть троих ишо селите. Веселей ночи коротать будет, — повеселевшим голосом успокоила медичку Марина.
Через пару минут в комнату вошла… Наташка! Сомнений не было! Это была именно она: постаревшая, седовласая, но Наташка. Она мельком взглянула на Марию, оставила свою сумку у кушетки, а потом вдруг, как ударенная током, дёрнулась и внимательно вгляделась в лицо сестры.
— Маринка? Ты? — затравленно произнесла она.
— Я. — Сестра поднялась с кушетки и замерла, не зная, как поступить: то ли броситься к сестре, то ли держать оборону. Та расценила это по-своему:
— Не хочеш знатися? Так і повинно бути. Прийшли на нашу землю, як окупанти, і рідній сестрі руку подати не можна?
— Кто как оккупанты? Вы ж бомбили Донбасс. Жизни людям не давали! Сколь ребятишек угробили! За людей их не считали!
— Так там не було українців. Там були сепаратисти і ваші! Отхапать нашу земельку надумали, дармоїди…
— Да ты в своём уме? А
