вдруг подхватилась искать медсестру. Увидела её рядом: она стремительно несла капельницу в одну из палат.
— Тебя как зовут, милая?
— Наташа.
— От ты… Наташа! Сестру у меня так зовут, — обрадованно напомнила Марина, а потом скуксилась: где теперь она и где Наташка? — Наташа, милая, а моему есть-то можно?
— Можно, мамаша. Но не всё. После операции он. Бульоны, сухарики. Морсы с ягод. Сахара поменьше, — заученно перечисляла медсестра. — Кровь у вас, кстати, какой группы?
— Первой. А что, надо ему? Я могу, сдавала раньше в День донора всегда.
— Хорошо. Не ему. Многим надо. Отдыхайте пока, дорога-то у вас дальняя была. Отдыхайте.
Марина присела на тумбочку, потом, взглянув на часы, неловко свалилась на бок, комком сбив небольшую подушку под голову.
Проснулась от шумных шагов по коридору. Села, заполошно огляделась, не понимая сразу, где она. Испугалась, что проспала долго, вскочила на ноги и сразу же вышла в коридор, оттуда — к кровати, где был сын.
Тихонько подошла и опустилась на колени подле него. Голова была перебинтована, лишь двумя вихрами торчала макушка. Он смотрел в сторону окна и медленно повёл в её сторону глазами, услышав звук от стука коленей о пол. Увидев лицо матери совсем рядом со своим, заморгал беспомощно, закривил губы то ли в улыбке, то ли от боли и беззвучно, одними губами, произнёс: «Мама…», а потом зажмурил глаза.
Марина улыбнулась и осторожно-осторожно стала гладить сына по плечам, по голове, там, где она была открыта, успевая ладошкой стирать слёзы с со своих и сыновых глаз:
— Не… не снюсь. Прибежала к тебе, сынок, — всхлипнула, не удержавшись, потом взяла себя в руки. — Больненько? Ты потерпи, родной мой. Тут вон девчата-сестрички какие, доктор, починят тебя и будешь бравей бравого…
— Мама-а-а… Зачем ты сюда? Зачем? Тут опасно, мама, — произнёс он, старясь, чтобы это выглядело строго, но ничего не мог поделать с собой и улыбался счастливо.
— Ничо-о… Я ж в бой не пойду, я тут около вас. Можа, сгожусь.
— А дома-то кто, мам? На кого дом бросила? Как ты вообще меня нашла?
— Да куда он убежит, дом-то? Стои-и-ит, Улька доглядывает. Ты без сознания-то был, нам и сообщили, что тяжёлый. А мне и сон, главно, приснился, в ночь перед звонком-то. Будто ты за речкой стоишь, у нас там, за огородами, маленький ишо. И зовёшь меня: «Мамама-а-а». А я чо-то растерялась, думаю, как тебя оттуда, из-за речки, выташшить. А днём Улька-то и прибегает, что на почту с госпиталя позвонили, — приговаривала она, продолжая гладить сына.
— Мама, слово дай, что завтра же обратно, — задержал материнскую руку в своей сын и требовательно посмотрел ей в глаза.
— Не, сынок, я отдохну. Пристала в самолёте-то, старая я для перелётов, оказывается. Дня три поживу, ты уж не ругайся. Увидела вот, что ты живой, разговариваешь, руки-ноги целы, и со спокойной душой поеду, — убеждала она его, боясь увидеть тело, скрытое под одеялом, и не зная, что там — раны, бинты или всё нормально. — Я пойду сейчас, найду, где тебе бульончик можно сварить.
Марина говорила приглушённо, быстро, боясь утомить сына. Он и без того выглядел совсем другим. У него были глаза старого человека, много повидавшего на своём веку, и ей было не по себе от этого.
— Сына, а у тебя все операции прошли? Что там было… в тебе? Достали? — неуклюже поинтересовалась она.
Тот впервые за встречу улыбнулся:
— Всё достали, мам… не переживай. Просто от лекарств пока не очень хорошо. И не хитри. Не знаю я, что со мной было. Главное, руки-ноги целы. А то как я на папкином мотоцикле буду гонять?
— Будешь, будешь, сынок. Я в коляске буду сидеть, поглядывать, а ты рулить, — улыбнулась сквозь слёзы мать.
Медсестра аккуратно тронула её за плечо:
— Повидались? Пусть отдохнёт. У нас как раз перевязка.
— Я тут побуду, может, помочь что вам, — с замиранием сердца попросилась мать.
— Нет-нет, мама! Нет… Иди, куда там тебя поселили. Нельзя. Иди, — взмолился сын.
И Марина вышла, тяжело поднявшись с колен. Шла и думала, что вряд ли смогла бы видеть раны на теле сына. Видеть-то смогла бы, а вот стояла бы после этого или упала рядом, не известно. Подошла к своей кушетке, тяжело села и выпила стакан воды, почти не ощущая её сухими губами.
Села на кушетку, шумно втягивая в себя воздух и прислушиваясь к барабанному бою сердца. Чуть позже забежала Наташа:
— Говорите, донорство знакомо? Готовы сдать кровь? Как раз ваша группа требуется.
— Какой разговор, конечно. Сыну? — встрепенулась она.
— Нет, другому раненому. Кровь каждый день нужна..
— Пойдём, пойдём, какой разговор.
Следом за Наташей Марина прошла в процедурку, где на кушетке лежал раненый.
Марина расположилась на каталке сбоку и повыше, медсестра привычно вкололась в вену, и кровь тягуче заструилась по тонкой трубочке в пакет. Мария прикрыла глаза и, чтобы успокоить себя, думала о том, что вот так же где-то переживает о своём сыне другая мама. Места себе не находит, как и она. И она, волей Божию, оказавшаяся здесь, делится своей кровью для спасения чужого парня.
Думы её прервал тихий разговор медсестры и подошедшего доктора.
Наталья, сверкая из-под маски глазищами, возмутилась:
— Первая группа, а мы? Да лучше бы нашему! Я помню, каких мы тут наших после плена выхаживали!
— Нет у нас разницы. Не кипятись! — невозмутимо отвечал врач. — Нет для нас тут наших и нацбата. Все они — раненые. Поняла? Ра-не-ные! — поднажал голосом.
Марина замерла… Вэсэушника, значит, спасала?
— Ты не штурмовик, и не боевик. А медицинская сестра. Сестра милосердия, если хочешь знать. Или что, тоже кастрировать его будешь?
— Нет… Нет… Ну что вы, Алексей Викторыч! — стушевалась медик.
— То-то же. Работай, милая моя… Прости, что голос повысил. Но нельзя нам по-иному. Мы — русские. Мы — врачи, а не палачи. Вот как-то так, — обнял её за поникшие плечи, приподнял за подбородок, чтобы видеть глаза. — И не реви. Скоро всё кончится.
— Думаете, скоро?
— Думаю, да. Русскому главное — что: главное — разозлиться… А мы сейчас злые. — Врач тыльной стороной кисти протёр мокрые дорожки у её глаз. — Не раскисай. Мне без тебя тяжело всё это нести. Давай вместе.
Раненый во время процедуры лежал, возможно, без сознания, а может, под воздействием лекарств. Веки во время разговора медсестры и врача чуть вздрогнули, но глаз он так и не открыл. Это был тот светловолосый парень, которого она в первый день из-за волнения чуть не приняла за своего сына.
Оставшийся
