машины, а на перекрестках встречались военные регулировщики, придирчиво осматривающие транспорт. Время от времени с оглушительными сигналами их обходили колонны военных грузовиков с сопровождением.
«Куда меня понесло? Дура деревенская…» — с запоздалым испугом думала путешественница, и пальцы рук вздрагивали от панических мыслей.
Шебекино оказалось уютным городом с широкими просторными улицами. Желтая и оранжевая, временами бирюзовая окраска на фасадах, делали городок ярким и каким-то неожиданно пасхальным, несмотря на август. Странным образом пасхальность эта успокоила рвущееся наружу сердце от предстоящей встречи с сыном.
«Всё будет хорошо! Всё будет хорошо. Я с ним рядом, я тут, где сейчас мне и надо быть», — думала она, вглядываясь в образок Николая Чудотворца на панели машины. И оттого, что Никола с глазами деда Гани был тут, ей становилось не так потерянно и одиноко.
Госпиталь находился в здании с мирной табличкой: «Районная больница». Как ни хотелось стремглав броситься к сыну, она остановила себя. Никак нельзя было бросить женщин, которые встретили, везли даром, мало того, привезли еду раненым, а значит, и её сыну.
Оставив свою сумку в тамбуре, шустро таскала внутрь тяжёлые коробки, пластиковые вёдра с горячей едой. Леся и Вика, сгибаясь под тяжестью своих поклаж, благодарно поглядывали в её сторону и подбадривали. Разгрузив легковушку, женщины пообщались с каким-то мужчиной из госпиталя, забрали пустые пластиковые вёдра и баки и стремительно укатили, обняв на прощание Марину.
— Иди, родная! Раз он у тебя здесь, значит, всё хорошо. Тут настоящие волшебники работают, сейчас питерская бригада! — крикнули напоследок.
Уложив кое-как ладонью растрёпанные волосы, Марина с замиранием сердца вошла в здание. Мужчина, принимавший продукты и коробки, подозвал запыхавшегося от суеты парня и, указав на спутницу, попросил:
— Опять мамка к нам. Помоги найти, сын где-то у неё тут тяжёлый. В третьем блоке, на втором этаже смотри.
Бесконечными серыми коридорами и лестницами шла Марина за санитаром. Был он в перемазанной кровью и серой пылью когда-то зелёной медицинской куртке. Сейчас куртка больше походила на спецовку таджика — маляра на стройке.
Они шли через какие-то пустые кабинеты, полы в которых были усыпаны битым стеклом. Многие оконные проёмы были наполовину заложены грудами набитых песком мешков. И, сама того не ожидая, Марина двигалась дальше уже осторожно, пригибаясь напротив окон, будто у неё был какой-то опыт на этот счёт. И казалось ей, что они уже полдня плутают по этим серым коридорам, будто в тяжёлом сновидении с лабиринтами, потому что таких окон, с разбитыми стёклами, наяву в больнице попросту не могло быть…
Санитар, оглянувшись, кивнул головой в сторону окна и проговорил:
— Сегодня не было прилётов. Но бережёного Бог бережёт. Там, в том корпусе, где сейчас все раненые, почему-то поспокойней. А это крыло прямо на семи ветрах, прилетает порой. В пищеблок попали, скоты!
В палату, на которую указал санитар, Марина почти вбежала. По кроватям лежали шестеро. К её ужасу, на какой из них был сын, не понять: все были забинтованы, перемазаны зеленкой, у каждой кровати стояли капельницы. Рядом с одним из парней стояли два медработника. Склонившись над бойцом, колдовали над ним, перекрывая спинами его лицо.
В растерянности остановилась Марина, поставила на пол сумку и позвала, попеременно окинув глазами все кровати:
— Сыно-о-о-ок…
Как по команде, почти все головы бойцов повернулись к двери, и Марина снова встала, как вкопанная. А потом, утерев занемевшей от тяжёлой сумки рукой слёзы, пошла по периметру.
Подходя к каждой кровати, гладила раненого по руке или по плечу — там, где было не забинтовано, или касалась губами вихров на голове:
— Выздоравливай, сынок. Дома тебя ждут.
Неверяще трогали её руки и лицо раненые, а она шла дальше, выискивая среди этих бинтовых мумий своего.
— Поправляйся и ты, сынок… — погладила руку очередного бойца, светленького, как и сын. Тот пристально в неё всмотрелся и грустно улыбнулся — обознался.
Узнала она сына, приблизившись к его кровати, материнским, наверное, чутьём. Потом оглядывала босые ступни из-под одеяла, руку, лежавшую на кромке кровати, с едва приметным шрамом на большом пальце, и макушку с двумя вихрами. Глаза раненого прикрыты сложенным в несколько рядов полотенцем, чтобы не беспокоил свет.
Сомнений не было: это Ванька, её кровинка. Поставила сумку рядом с кроватью и встала рядом на колени. Глядела долго-долго, подрагивающими руками держалась за край кровати. Боялась дотронуться до плеча, чтобы не спугнуть его сон.
К ней подошла медсестра, кивнула:
— Ваш? Мы ему обезболивающий вкололи, пока спит. Не переживайте, поправляется уже ваш парень, — тихо шепнула на ухо, наклонившись совсем рядом. — Отдохнёте чуток? — придержала она за локоть женщину.
Марина встала и, ведомая медсестрой, вышла из палаты. Оглянулась ещё раз на всех и на своего. Не очнулся ли?
В маленькой пустой комнатёнке стояла кушетка с тщедушным покрывалом и сиротской подушкой. В уголке притулился металлический стеллаж, выполнявший функции столика, судя по чайнику и алюминиевой кружке.
— Вот тут располагайтесь. К нам приезжают и жёны, и мамы. Редко, но встречаются отчаюги. Мы не гоним. Некоторые тут и остаются, как санитарки. Лишние руки в радость. А парень наш часа через два только проснётся.
— «Наш»… Вам теперь все наши, — благодарно поглядела на неё Марина, успокоенная уже тем, что рядом с сыном медсестра с бесконечно усталыми, но добрыми глазами.
— Нет, не все. Вэсэушников тоже лечим, пленных… — Медсестра посмотрела куда-то в угол и глухо произнесла. — Раненый в плен попал, значит, выхаживаем, как всех.
— А?..
— А положено так! — От отчаяния в глазах медсестры блеснули слёзы. — По-ло-же-но! В одной палате лечим простреленные вэсэушниками ноги, а в другой вэсэушник лежит. Так же бинтуем, так же обезболиваем. Первое время трясёт их, скулят, — боятся, что расстреляют или мучить начнут. Сейчас уже привыкли, всё время благодарят, теперь боятся, как бы обратно не отправили на смерть.
Медсестра махнула рукой и вышла. Вернулась с горячим чайником. Виновато улыбнулась за свою несдержанность, видимо и убежденно сказала:
— Всё нормально. Живы, выздоравливают — и слава богу.
— Ты не убегай, родненькая. У меня ж тут харчи! — засуетилась Марина, расстегивая молнию на сумке.
— Нет, нет, мамаша. Берегите, тут едоков и без нас хватает. У нас нормально с питанием, а им домашнее не помешает, порой просто бредят картошкой жареной на сале или мамиными пирожками, — устало улыбнулась медсестра. — Хорошо, волонтёры помогают с едой. Порой по ночи пекут, варят, чтоб утром привезти. Бедные, тоже ни дня, ни ночи отдыха не знают.
Без всякой охоты выпила Марина чай, отрезав от домашнего хлеба маленький кусочек. Задвинула ногой сумку под кушетку и
