– женщина сидит:
Большой ребячий лоб не скрыт
Простой и скромною прической,
Широкий белый воротник
И платье черное – всё просто,
Худая, маленького роста,
Голубоокий детский лик,
Но, как бы что найдя за далью,
Глядит внимательно, в упор,
И этот милый, нежный взор
Горит отвагой и печалью…
Курсивом здесь набраны слова и сочетания высокого поэтического плана, выделяющегося с особой отчётливостью на фоне бытовой простоты предшествующего описания.
Содержательность других характеристик тоже в большей мере зависит от стилистических оттенков, чем от смысла слов как такового. Вот дед поэта, А. Н. Бекетов, передовой профессор, ректор университета:
Глава семьи – сороковых
Годов соратник; он поныне,
В числе людей передовых,
Хранит гражданские святыни.
Он с николаевских времен
Стоит на страже просвещенья…
Выделенные курсивом сочетания – образцы фразеологии, характерной для русской либеральной интеллигенции той поры. Читатель, даже не зная речевой манеры А. Н. Бекетова и его современников, поймёт эти выражения как своеобразные стилистически окрашенные цитаты.
Вот другой «портрет с цитатами» – жених старшей дочери семейства Бекетовых, «вихрастый идеальный малый»:
Жених – противник всех обрядов
(Когда «страдает так народ»).
Невеста – точно тех же взглядов:
Она – с ним об руку пойдет,
Чтоб вместе бросить луч прекрасный,
«Луч света в царство темноты»
(И лишь венчаться не согласна
Без флердоранжа и фаты).
Вот – с мыслью о гражданском браке,
С челом мрачнее сентября,
Нечесаный, в нескладном фраке,
Он предстоит у алтаря,
Вступая в брак «принципиально», –
Сей новоявленный жених…
Пройдя мимо стилистики этих строк, вычитав из них только смысл, мы поймём бесконечно меньше, чем они содержат. А содержат они целую эпоху, социальный тип разночинца 70-х годов, и этот адрес дан отнюдь не только цитатой из Добролюбова («Луч света в царстве темноты»), но и другими типическими словосочетаниями, которые сталкиваются с французским «флердоранж»: так в стилистике отражается спор непримиримых общественных укладов. Прямо о нём ничего не сказано, но читателю ясна несочетаемость французских, произносимых в нос слов («флердоранж») с наречием «принципиально», характеризующим речь разночинца.
Психологический и внешний портрет Александра Львовича Блока, отца поэта, стилистически совершенно иной. Этот человек напоминает Байрона:
Он впрямь был с гордым лордом схож
Лица надменным выраженьем
И чем-то, что хочу назвать
Тяжелым пламенем печали.
Мотив пламени сопровождает этот образ («и пламень действенный потух»; «живой и пламенной беседой / Пленял»; «под этим демонским мерцаньем / Сверлящих пламенем очей»; «…замерли в груди / Доселе пламенные страсти»). Ему сопутствует и другой мотив – ястреба, который «слетает на прямых крылах» и терзает птенцов; в характеристике «новоявленного Байрона» то появляется «хищник», который «вращает… мутный зрак, / Больные расправляя крылья», то возникает в скобках вопрос к читателю: «Ты слышишь сбитых крыльев треск? – / То хищник напрягает зренье…», то обращение – тоже в скобках – к читателю: «Смотри: так хищник силы копит: / Сейчас – больным крылом взмахнёт, / На луг опустится бесшумно / И будет пить живую кровь / Уже от ужаса – безумной, / Дрожащей жертвы…»
Преувеличенно романтическая речь, граничащая с фальшью и пошлостью, характеризует не стиль авторского повествования, а духовный мир героя, который, впрочем, умней собственного поведения и сам понимает,
Что демоном и Дон-Жуаном
В тот век вести себя – смешно…
С годами меняется характер героя, демон становится ординарным профессором, и романтическая фразеология уступает место интеллигентски-бытовой:
И книжной крысой настоящей
Мой Байрон стал средь этой мглы;
Он диссертацией блестящей
Стяжал отменные хвалы
И принял кафедру в Варшаве…
Подобно тому, как в симфонии сплетаются и вступают в противоборство музыкальные темы, так и в поэме взаимодействуют, борются друг с другом и поддерживают друг друга темы стилистические. Они добавляют к содержанию многое, что не входит в сюжет. Симфонизм встречается и в романе, но там он носит иной характер, гораздо более рассредоточенный; в поэзии он концентрирован, связан со стилистическими чертами и оттенками отдельного слова, отдельного оборота. В «Возмездии» такими словами или оборотами, несущими стилистическую тему, оказываются: нейрастения, сплин, экономические доктрины, ренты, облигации, салоны, гостиные, Рекамье, психоз, передовые люди, гражданские святыни, на страже просвещенья, флердоранж, принципиально, тяжёлый пламень печали, книжная крыса, блестящая диссертация… Мы подошли к особой и очень сложной проблеме – о связях поэзии и музыки, о с и м ф о н и з м е в широком смысле этого слова, – однако здесь этой проблемы можно только бегло коснуться.
Вместо заключения
За пределами книги осталось многое. И всё-таки главное, чем хотелось поделиться с читателем, сказано. Если эти страницы помогут читать русскую поэзию и любить её, если они будут способствовать более верному и глубокому пониманию стихов, автор будет считать, что выполнил свой долг. Слишком часто читателя стихов вводит в заблуждение тот простейший факт, что и проза, и поэзия пользуются одним и тем же материалом – словом, речью. Он подчас переносит на стихи привычки, усвоенные при чтении прозы, как на художественную прозу переносит закономерности научной прозы или обиходной речи. Главная задача, которую ставил перед собой автор этой книги, – обнажить нелепость такой привычки и показать: хотя и тут и там слово, но оно – разное. Оно подчинено разным законам. По-иному оно строит мысль, образ, сюжет, характеристику. Закончу свой «Разговор о стихах» прекрасными словами Николая Асеева из его книги «Кому и зачем нужна поэзия?». Эти слова – итог многолетних раздумий поэта, и они отвечают на вопрос, сформулированный в заглавии его книги:
«Если можно сказать о чём-либо прозой, то ведь зачем снабжать это высказывание ещё рифмами, размерять на строчки и строфы? Проза не нуждается в волнообразном повторении стройных отрезков речи. Очевидно, свойства прозы необходимы для разъяснительной, описательной, доказывающей, рассуждающей речи… Но чуть касается дело лепета сердца и шёпота фантазии[30], законы логического рассуждения перестают действовать, как магнитная стрелка вблизи магнитного полюса. Ей некуда здесь указывать, так как она сама находится в центре притяжения. Едва очерченный звук, ещё не мысль, не совсем пробуждённое чувство – вот из этого пламени и света вдохновения вырастает сила воздействия поэта
