Гатчино,
март-апрель 1909 года
…Тихое мартовское Гатчино, тянувшее дни Великого поста, вдруг всколыхнулось. Точнее, не всё, а только лишь «высшее общество». Ибо случилось поистине страшное – жандармы, охранка, эти душители свободы, пришли за милейшим Валерианом Корабельниковым, прекраснейшим юношей, студентом-философом, который, как знали все матери гатчинских девиц на выданье, и мухи не обидит. А его – арестовали! Да не просто так, а по политическому делу! Ужас, кошмар и тирания!
Варвара Аполлоновна Корабельникова, разумеется, это так не оставила. Забыта была даже размолвка с матерью Феди Солонова, Анной Степановной; задействованы оказались все рычаги, все знакомства, вплоть до (поговаривали шёпотом) великих князей.
Но – тщетно. Дни сменялись днями, а несчастный Валериан всё томился в «убогом узилище», «с кошмарными ворами и убийцами», стенала Варвара Аполлоновна.
– А мне вот его ни капельки не жалко, – сурово заявила Лиза Фёдору, когда они таки выбрались на каток. – Пусть посидит, может, поумнеет.
Лёд шуршал под коньками, зима шла на ущерб. Скоро, совсем скоро весна, и это, с одной стороны, хорошо – кто ж не любит весны, а с другой, пропадал повод для дозволенных обществом встреч с Лизой на катке. Конечно, предстоял ещё весенний бал тальминок, пасхальный, на Светлой седмице, но о чём особенно поговоришь на балу!
Лиза, конечно, чувствовала, что после зимних событий что-то меж ними с Фёдором изменилось. Что-то случилось такое, куда её не пускали, о чём ей не рассказывали.
И о чём она сообщила Фёдору с присущей ей прямотой.
Пришлось изворачиваться, потому что рассказывать Лизе об их путешествии в иное время никак не годилось. Вот просто нельзя было, и всё тут.
– Это когда меня ранило, – выдавил он наконец. – Жуть была, Лиза. Люди орут… палят во все стороны… умирают… Две Мишени с Ириной Ивановной отстреливаются… и я валяюсь и сделать ничего не могу…
Брови у Лизы горестно изломились. Они с Фёдором стояли возле огромного сугроба на краю катка, и Лиза по-прежнему держала его за руку, хотя они уже не скользили парой – то есть обязаны были, по правилам приличия, немедленно «расцепиться».
– Бедный Федя, – сказала она тихонько.
– Да нет, не бедный я вовсе… меня жалеть не надо… просто… так всё случилось вдруг, внезапно…
– Ничего, – с энтузиазмом заявила Лиза. Настроение её немедленно изменилось на полную и совершенную решимость. – Скоро лето. Вы, конечно, в лагерях будете, но лагеря-то тоже близко! Станешь в город приезжать или мы к вам приедем, на лодках кататься и на лошадях тоже!
«На лошадях» Феде предстояло в лагере не то что «кататься», а почти что с них не слезать – по программе «кадет-разведчиков», чем славились роты подполковника Аристова, но вслух он этого, само собой, не сказал.
На прощание он получил от Лизы приглашение на вечеринку «к одной подруге» и вздохнул с облегчением – всё-таки Лиза не злилась и даже не обижалась. Настоящий друг.
Сестра Вера тоже приносила вести. Арест Йоськи Бешеного и сразу следом – Валериана Корабельникова посеял у многих эсдеков панику. Не у всех, конечно. К тому же они не знали, кого взяли первым, кто кого сдал – Йоська Валериана или Валериан Йоську.
– Взволновались, – не без злорадства докладывала сестра. – Многие Йоську ругают, мол, без царя в голове, никто ему не указ, что угодно мог отмочить, просто потому, что так захотелось, и неведомо, на чём погорел – может, просто на краже. Или на разбое – он, оказывается, любил «буржуев щучить». И шиковать любил. На меня никто не думает. Но вот с «акциями» они решили повременить. Залегли на дно.
– Значит, не полезут сейчас ничего взрывать? – с замиранием сердца спрашивал Федя. Вера качала головой.
– Боюсь, что нет, братец. Испугались сильно. Точнее, не то чтобы «испугались», народ они бедовый, тёртый, за себя не так чтобы очень боятся. За дело страшатся – это да. Вот типографию свою подпольную приостановили, вывозят оборудование по частям, куда – никто не знает, кроме лишь самой головки.
– Уже хорошо, – обрадовался Федя.
– Хорошо-то хорошо, да как узнать, куда вывезли, – вздохнула сестра. – Ну ничего. Постараюсь. Мне вот задание дали, – она усмехнулась. – Вести агитацию среди одноклассниц.
Отчего-то Федю это насторожило. А что, если они таки заподозрили Веру и теперь проверяют? И что, если догадаются отправить кого-то на квартиру Йоське, расспросить соседей, как его арестовывали? А те выложат про Ирину Ивановну и Константина Сергеевича? Яснее ясного ведь будет, куда в таком случае приведёт след.
– Едва ли, – выслушав его, пожала плечами Вера. – Они там все только о «диктатуре пролетариата» говорить и могут. Кроме Благоева, он умный. И опасный.
– Вот он и додумается!
– Может, и додумается, да только Йоськины соседи едва ли что-то им расскажут. Им всюду теперь переодетые шпики будут мерещиться. А с такими разговор один – «я не я, лошадь не моя, ничего не знаю, ничего не видел, ничего не слышал, иди своей дорогой, господин хороший».
– Если б так, – сомнения Феди отнюдь не исчезли.
– Так, так, – постаралась ободрить его сестра. – Я ж сама с простым народом сколько говорила. Боятся, отмалчиваются, не верят. Клещами тянуть надо. А уж неведомо с кем обсуждать, как Йоську арестовали, – да ни за что на свете! В охранку никто не хочет.
Так проходил март, медленно и тягомотно. Тянулся Великий пост, в животах кадет бурчало всё сильнее. Севка Воротников замечен был в поедании сладких булочек, отруган и отправлен для наложения епитимьи к батюшке Корнилию, каковой благословил кадета Воротникова каждый божий день разгребать снег перед главными воротами корпуса, ибо, несмотря на приближающийся апрель, зима и не думала сдавать позиции.
Всё интереснее и напряжённее становились занятия с Константином Сергеевичем и в классе, и в игровой, и в снежном городке, и в гимнастическом зале. Куда там «французской борьбе»! Две Мишени ухитрялся проделывать такое, что соперник (бедные капитаны Коссарт и Ромашкевич!) так и летел вверх тормашками. Подполковник показывал кадетам, как защищаться и от кулака, и от ножа, и от дубины, и от сабли, и от штыка – если надо, то голыми руками.
– Но вообще-то рукопашный бой – последнее дело, – говаривал он после занятий, усмехаясь. – Ибо, чтобы драться на кулачках, боец должен последовательно лишиться винтовки, револьвера или пистолета, тесака, сапёрной лопатки и даже просто дрына. А в каком состоянии должна всегда пребывать малая сапёрная лопатка у исправного бойца?
– Наточенной! – хором грянули кадеты.
Две Мишени улыбался. А потом обычно рассказывал очередную историю, где жизнь солдату спасала какая-нибудь совершенно рядовая вещь, оказавшаяся под
