class="p1">Ходкевич послал поручика узнать: где пехота, пушки.
Тот, вернувшись, сообщил, что далеко.
– Вёрст десять, не меньше!
Это раздражало Ходкевича. Без пушек идти на приступ Можайска смысла не было. Поэтому, пройдя ещё вёрст пять, снова остановились на привал. До Можайска оставалось совсем недалеко, каких-то семь вёрст.
– Выслать вперёд дозорных! Захватить языка! – приказал Ходкевич. – Ваше величество, надо узнать обстановку! – сообщил он королевичу свои действия.
И в сторону Можайска, ушли три десятка рейтар. Вскоре они вернулись, хотя их не ждали так быстро. Ротмистр смущённо доложил, что они захватили вот только что пленных, отводя в сторону весёлые глаза, чтобы не рассмеяться.
Ходкевич, взглянув на группу пленных, с удивлением увидел среди них Бачинского.
– Пан Любчик, что это такое?! – воскликнул он, рассматривая его помятую фигуру.
Его, поручика Бачинского, они несколько дней назад отправили гонцом в Можайск, к русским: мол, он едет к ним с предложением о переговорах. Так они собирались отвлечь внимание русских в Можайске от подготовки к этому походу. И вот сейчас он, их гонец, стоит здесь вместе с пленными русскими, захваченными только что рейтарами.
Бачинский, повозмущавшись на рейтар, которые помяли его, сообщил затем ему, Ходкевичу, что русские не пустили его дальше Можайска.
– Они завернули меня назад! Сказали, что без государева указа никого не велено пропускать в Москву! А вот эти, – показал он на пленных русских, – сопровождали меня из Можайска. По наказу воеводы, того же Лыкова…
И самое главное, что смутило Ходкевича в рассказе Бачинского, это то, что Лыков, а с ним и все начальные люди Можайска уже пятый день ждут прихода его, гетмана. Приготовились. Укрепили город. Вокруг него, на дальних подступах, поделаны завалы, палисады[61], засеки, а сам город окопан глубоким рвом.
И это ударило по самолюбию Ходкевича. Он, хотя и закалённый в походах, почувствовал стыд, как бывало когда-то в юности. Его оскорбило то, что его переиграл какой-то князь Лыков.
– Иди, пан Любчик, отдыхай, – сказал он Бачинскому, не показывая вида, что его больно задело это сообщение.
Бачинский ушёл в роту Зеновича, при которой числился на довольствии.
Ходкевич же сел на коня и направил его в сторону роты Гонсевского, что встала рядом, в сотне саженей от его гетманской роты.
Там Владислав, спешившись, как и все гусары роты Гонсевского, что-то жевал, стоя подле своего коня. По его лицу, с блестевшими от возбуждения глазами, было заметно, что ему нравится такая тяжёлая и опасная жизнь, наполненная романтикой. И он, жуя что-то, активно жестикулировал, разговаривая с Яковом Собеским. Тот тоже увязался в этот поход, увлечённый королевичем.
Ходкевич, подъехав к ним, спешился, бросил повод уздечки коня в руки своему пахолику.
– Ваше величество! – обратился он к королевичу, подойдя ближе к нему. – Появились неприятные известия!
Он остановился, заметив, как насторожился королевич, только что весело болтавший что-то.
– Нас там, в Можайске, уже несколько дней ждут! – произнёс он с сарказмом. – И знают, с какими силами придём! На помощь Можайску идут из Москвы ещё полки! Сам же город хорошо укреплён. И взять его будет непросто. К тому же у Лыкова большой гарнизон…
Владислав, выслушав его, приказал собрать всех полковников. На совете, что проходил тут же, под открытым небом, в стороне от войска, прозвучали два приемлемых предложения: либо они идут и штурмом пытаются овладеть Можайском, либо уходят назад в Вязьму.
Ходкевич, обозлённый от провала этого похода, и чтобы скрыть присутствие в войске королевича, снарядил с письмом гонца в Можайск, к Лыкову.
«Ваша милость, пан Лыков! Как ты знаешь, мы стоим сейчас от тебя всего в четырех милях. А пришли воевать тебя, наказать за измену царю и великому князю Владиславу»…
Всю ночь войско простояло в поле, не расседлывая лошадей и не разжигая огня, с тревогой ожидая нападение.
Князь же Борис, получив письмо от Ходкевича, рассмеялся.
– Почитай-ка, Григорий, почитай! – протянул он это послание Валуеву.
Валуев, прочитав письмо, тоже рассмеялся. И он, и князь Борис, оба они хорошо знали Ходкевича. Ещё по тому времени, когда тот пробивался в Кремль, к Гонсевскому.
Знали они также, что так гетман пытается скрыть участие в этом походе королевича, о чём им донесли из Вязьмы задолго до начала этого похода.
* * *
И так прошла зима. В конце мая, когда уже окончательно просохли дороги, после весенних паводков, а затем и необычно сильных дождей, в Калугу, к князю Дмитрию, приехал Иван Колтовский.
– А-а, Иван! – холодно встретил его в приказной избе Пожарский.
Он уже знал, что тот приехал сменить Афанасия Гагарина. Того же Гагарина отзывали в Москву, чтобы затем направить на новое место службы. Князь Дмитрий знал также, что Колтовский бил государю челом, что ему быть с ним, с князем Дмитрием, невместно. И бояре, рассмотрев по указу государя местническое дело, вынесли приговор Ивану Колтовскому.
Приговор, выведя Колтовского на паперть у Благовещенского собора, зачитал Сыдавный.
– Иван! Бил ты челом в отечестве на боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского, а князь Дмитриев сын бил челом на тебя о бесчестье и оборони! И тебе Ивану ни в чём не сошлось с боярином князем Дмитрием Михайловичем Пожарским! А люди вы неродословные, счёту вам с родословными людьми нет! – жёстко выговаривал ему дьяк. – И государь указал, а бояре приговорили, велели тебя за бесчестье князя Дмитрия Михайловича Пожарского бить батогами и посадить в тюрьму на три дня! А вынув из тюрьмы, велели тебе быть в Калуге с боярином князем Дмитрием Михайловичем Пожарским!..
Думный дьяк, зачитав приговор, обратился к Колтовскому:
– Боярский приговор сказан тебе, Иван! Сказан!.. И велено посадить тебя в тюрьму сего дня, мая в двадцать седьмой день сего года 126‐го…
И вот сейчас он, Колтовский, битый и отсидевший в тюрьме за бесчестье его, князя Дмитрия, предстал перед ним.
И князь Дмитрий понимал его состояние.
– Ну что же, – промолвил он миролюбиво. – Давай, приступай к государеву делу, как то велено в наказе…
Колтовский не стал отлынивать от исполнения государева наказа, делать вид обиженного. Битье и тюрьма охладили его пыл. Но во всей этой истории он и сам ясно не отдавал себе отчета, с чего бы это он взялся местничать с Пожарским, поскольку проигрыш был явным с самого начала.
Однако, на этом местнические волны не оставили в покое князя Дмитрия.
Через десять дней после того как приехал Колтовский в Калугу, в Москве, указом государя, было велено стольнику Юрию Татищеву ехать в Калугу, к Пожарскому, с государевым милостивым словом и спросить о его здоровье.
В общем, это была обычная процедура. Так государь изъявлял свою милость тому, на которого напрасно били челом, что считалось оскорблением.
И выбор везти эту
