спросил Грених самого себя, тотчас ощутив вкус металла во рту.
Ранение слепое – несомненно, удача. Пуля впилась справа между вторым и третьим ребром, задев третье, ближе к плечу. Получи он сквозное, не смог бы ни двигаться, ни разговаривать, лег бы между Ритой и следователем и истек кровью. Наверное, попался старый, отсыревший патрон, угораздило же хранить их в ванной… Но, если кровь пошла горлом, это значит – поврежденная плевра и, возможно, гемопневмоторакс. Плохо, очень плохо…
Он стянул с себя плащ, стянул пиджак, поддел один его рукав под мышкой, другой закинул на плечо, кое-как негнущимися пальцами завязал концы, сдвинул воротник на грудь, пытаясь так его пристроить, чтобы плотная складка прикрыла раневое отверстие.
Надо было уходить из этого проклятого театра, пока не явился угрозыск. Грених понимал, что уходом этим он навредит себе, что лучше дождаться людей, которые отвезли бы его в больницу. Но он не хотел, чтобы свершилась несправедливость, которую задумал Мезенцев. Он не хотел, чтобы его застали в этом театре. Пусть те, кто это спланировал, сами все расхлебывают.
Медленно передвигаясь, он добрался до входных дверей – благодаря побегу труппы они оставались незапертыми, и вышел на воздух. Он оставлял в стенах театра умирающего Петю, труп преступного следователя Губсуда и мертвую Риту, которая принесла его проклятый браунинг, желая патетично расстаться с жизнью, при этом прихватив с собой парочку жертв.
Небо над Триумфальной площадью светлело. Наверное, сейчас уже часа три ночи. Где-то вдали, в абсолютной ночной тишине, кажется, ревел мотор автомобиля – спешила бригада угрозыска, или это гудело у него в голове. Грених надел свой плащ, который нелепо топорщился на спине из-за завязанных рукавов пиджака, делая его похожим на горбуна, и поплелся по Тверской. До дома километра четыре. Вряд ли дойдет, рухнет где-нибудь по дороге.
Глава 20. Побег
Грених тихо поднялся в квартиру. Открыл дверь едва слышно, стараясь не пачкать ничего вокруг, прокрался в коридор. Приваливаясь локтями к стенам, отталкиваясь от них, качаясь, точно пьяный, но ступая бесшумно, устремился к двери бывшего отцовского кабинета. Шаг, еще шаг – цель близка. Нужно лишь внутрь попасть и запереться. Шел мимо некогда бывшей своей спальни, в которой теперь жила учительница математики, остановился, задержал взгляд на белеющем во тьме прямоугольнике закрытой двери. Мгновение не мог осознать, почему дверь стала белой, зачем стены его квартиры обклеены газетой и откуда взялся такой узкий коридор? Пальцы потянулись к знакомой ручке, но он тотчас их отдернул.
Посмотрел на свою руку, ужаснулся крови, забыл, откуда она. Вспомнил. Подумал про Майку. На кого девочку оставить, коли сегодня отец ее помрет, застреленный, как собака в подворотне?
Отмахнулся от гнетущих мыслей. Ничего! Если смог покрыть с таким ранением расстояние от Триумфальной площади до Мясницкой, стало быть, не глубоко сидит пуля, как-нибудь обойдется.
Двинулся дальше. Шаг, еще шаг. Перво-наперво надо спрятаться. Отер ладони о брюки, достал ключ, долго не мог попасть в замочную скважину. Наконец вошел, закрыл дверь. Ухватился за стену, ноги подкосились, упал у дивана. Зажмурился, прислушиваясь, не разбудил ли кого. Насилу поднялся, кое-как сел на полу. Спиной откинулся на диван сбоку – перепачкает же плюш, от крови не ототрешь. Но сил на перемещения уже не осталось.
Глаза закрылись, какое-то время гудело в голове – мотор машины угрозыска ясно звучал и в его квартире, на вдохе и выдохе хлюпало в межреберье. Надо заткнуть отверстие, чтобы не чавкало, страшно слышать этот звук. Да и дышать станет легче.
Грених открыл глаза, обвел взглядом кабинет в поисках, чем бы себя перевязать, и вновь провалился в болезненную полудрему.
Тихо открылась и закрылась дверь бывшей родительской спальни, пропустив Майку в узкий просвет. Бесшумно ступая, девочка приблизилась к профессору, замерла на мгновение, глядя на полулежащего отца, тихо опустилась рядом.
– Папа, – позвала Майка, легонько коснувшись перепачканного рукава. – Папа, что случилось?
Грених приоткрыл веки, пребывая не то во сне, не то в бреду, не желая шевелиться и что-либо разглядывать. Он не вполне понял, кто рядом.
– Папа, – потрясла за рукав дочь. Шепот ее стал громче.
– Возвращайся, Майка, в свою комнату. Мне надо отдохнуть, – выдавил профессор, не понимая, что его слова звучат нелепо. Пиджак, которым он пытался заткнуть пулевое отверстие, сполз, при усилии рана отозвалась бульканьем, запузырилась свежей кровью.
– Надо замотать крепче, – осторожно предложила Майка.
Грених кивнул, закрыв глаза.
– Не спи, – он почувствовал, как кто-то опять тронул его за плечо. Через силу разлепил веки, не увидев сначала ничего. Постепенно тьма рассеивалась. Как на карточке, опущенной в фотораствор, проявились книжные полки, лепнина на потолке, темная громада двери в пространстве светлой стены и очень знакомое, ясное лицо в обрамлении светлых волос. Пряди касались его щеки, он ясно слышал горячее дыхание в ухо и слова, произносимые будто на чужом языке.
– Ася? – удивился он, не понимая, что с его голосом. – Ася, что вы здесь делаете?
– Папа, это не Ася, это я – Майка. Ну ты чего?
«Не Ася», – промелькнуло в голове досадливое. Он вздрогнул, несколько отрезвев и осознавая, что никакой Аси здесь быть не может, с тройным усилием вглядывался в склоненное лицо.
– Майка?
– Да, это я. Папа, надо врача.
– Нет, – с ноткой беспечного бессилия выдохнул он.
– Надо, у тебя все лицо в крови.
– Это ерунда, – вздохнул он. А потом спросил: – Ты напугалась, бедная, наверное? Прости…
– Нет, я не напугалась, – качнула головой Майка, подобравшись ближе и опустив к Грениху белое, тревожное лицо еще ниже. Ее волосы, днем всегда заплетенные в тугие косицы, были распущены по плечам, с прошлого года они отросли и забавно торчали, как пучки проволоки. – А пуля внутри еще осталась?
– Осталась.
– Доставать надо.
Грених закрыл глаза, вспоминая, где что в доме лежало.
– Сходи в кухню, найди липкую ленту и салфетки. Никого не разбуди.
Майка метнулась к двери, выскользнула в коридор. Как вернулась, Грених не заметил, зато услышал металлический звон слева от себя, приоткрыл один глаз. Майка уселась на колени и уже развернула непонятно откуда взявшийся чемоданчик с инструментами. Она деловито раскладывала на полотенце, расстеленном на полу, крючки, долото, нож для ампутации, всяческие зонды, иглы, инструмент для трепанации черепа, ланцеты, хирургический молоток.
– Откуда все это?
– Из подвала, в том же сундуке, что и фрак, лежало. Сундук оказался с двойным днищем.
– Значит, дедовское, осталось еще со времен турецкой войны, – вздохнул Грених. – Тише, тише. Молоток-то зачем? Да и, наверное, они все ржавые уже.
– Не вижу, чтобы были
