36
Водитель включил интерком.
– Скажешь где.
Шон посмотрел в окно, когда они проезжали улицу, на которой находилось здание суда, и увидел белые передвижные телестанции и небольшую толпу.
– Через два квартала.
Проехав два квартала, водитель остановил кеб и надел часы на руку.
– Передумать уже поздно.
– Я не передумал. – Шон посмотрел на фотографию на приборной доске. – Это твой сын? Который любит часы?
– Ага.
Вся гордость мира выразилась в этом слове.
– Пусть носит на здоровье. И мечтает о чем-нибудь получше.
Едва Шон вышел и захлопнул дверцу, кеб сорвался с места и умчался. Он стоял на улице, охваченный внезапной болью. В салоне кеба он был словно в лимбе, где-то в ином мире, но теперь вернулся в реальный мир, от здания суда его отделяло всего два квартала. Шон не был обязан идти туда, он мог отправиться в больницу. Его лицо опухло и саднило, он чувствовал боль при каждом вздохе и уже не сомневался, что у него сломан нос. Шона мутило, он согнулся пополам, слыша негодующие гудки проезжавших мимо машин в этот утренний час семейных прогулок.
Да, Шон не был обязан идти в суд в таком виде, он мог бы позвонить Мартине – он представил ее в зеленом платье на благотворительном вечере, – однако он так и не потрудился запомнить номер ее мобильника. Он мог бы пойти в любое отделение полиции, в любую больницу, и все же ноги сами понесли его в сторону мрачного паба, в котором он был с Соубриджем тысячу лет назад. Он сделает там передышку.
Главный вход оказался закрыт, но сбоку были открыты ворота для доставки, и Шон, не дав себе времени на раздумья, вошел через них в кирпичный дворик. До Шона доносились звуки музыки – в пабе было включено радио. Он подошел ближе. На кухне, у плиты, Джон Бернэм жарил бекон, а его дочь, Бет, она же Шлёп-Шлёп, сидела за желтым столом с тарелкой овсянки и смотрела в свой телефон.
– Какого… – Джон Бернэм поднял кулаки, готовясь встретить незваного гостя, но в следующее мгновение узнал Шона. – Кто это сделал? – Не дожидаясь ответа, он выбежал наружу, осмотрелся и закрыл ворота.
– У побережья Шпицбергена тонет корабль, – сказала Бет. – В новостях пишут. Это имеет к вам отношение?
– Вы обождите минутку, мисс, – сказал ей отец и повернулся к Шону: – Какого хрена происходит? Почему вы здесь?
– Я… пришел к вам потому… что вы были другом Тома. А я снова даю показания. И не хочу, чтобы у вас были неприятности…
Джон Бернэм уставился на него, а затем присел, вздохнув.
– Друг Тома – мой друг.
Шон тронул свою губу и увидел кровь на пальцах.
– Вам не нужно никого предупредить, что я здесь? У меня такой видок…
– Не волнуйтесь. – Бет поставила перед Шоном кружку. – Это же паб. Мы видели кое-что и похуже. Молока? – Она добавила, не дожидаясь ответа.
Шону хотелось улыбнуться, но он помнил о рассеченной губе.
– Вы счастливчик, – сказал он Джону Бернэму, смотревшему на дочь.
Бет скорчила рожицу.
– Когда она не отжигает и не выкаблучивается, – заметил он с теплотой в голосе. – А как вашу звать? Рози?
