Гвидон не пожелал углубиться в блестящую карьеру магната.
– Не вешай мне на уши лапшу. Что ты еще ему напела?
– Какой ты, право… Ну, намекнула: координатор неровно дышит. Думала, что ему польстит.
– Уверен, ты этим не ограничилась.
Тамара Максимовна вздохнула.
– Ну, я сказала, что ты пылаешь. И что к тому же ты очень мил. Я по натуре очень правдива. А он…
– А он хорошо тебя знает.
– Ты можешь обидеть меня. Перестань. Странно, что я жива осталась. Всего непонятней, что ты еще жив.
– Можно меня заказать при желании, ежели рыцарь не скупой, – скорбно усмехнулся Гвидон. – Я уж давно кандидат в кадавры.
Она мгновенно насторожилась.
– Что это значит – кадавр?
– Труп.
– Не смей его смешивать с криминалом! – вознегодовала Тамара. – Ревность – благородное чувство. Мне хочется тебя сохранить, но, я боюсь, он на все способен.
– Тщеславие до добра не доводит. А уж тем более – хвастовство.
– Ужас, какой морально выдержанный, – Тамара Максимовна рассмеялась. – Скажи мне, в чем смысл приключения, если о нем никто не услышит?
– И впрямь. Об этом я не подумал.
Она потрепала его шевелюру.
– Мы с тобой не подумали оба. Я и представить себе не могла, что он воспримет подобным образом чистосердечное признание. О фонде он и слышать не хочет. Но, согласись, такая любовь все же заслуживает уважения.
– Окраина общества, – буркнул Гвидон.
– Кого ты имеешь в виду?
– Вас обоих.
– Слушай, ты можешь меня обидеть.
– Надеюсь – смогу.
– И ты пожалеешь, – в воркующем голосе Тамары внезапно обнаружилась сталь. – Я уже тебе говорила: в нынешней жизни я – пантера.
– Это нисколько вам не поможет, – торжественно посулил Гвидон. – Ты и твой муж жестоко обидели не столько меня и Сабину Павловну, сколько духовную элиту. Элита этого не простит.
– Гвидончик, мой муж – человек земной. Поэтому он облокотился и на Сабину, и на тебя, и на духовную элиту. Она у него сидит в приемной.
Гвидон скрестил на груди своей руки и патетически произнес:
– Вот, значит, как вы заговорили? Благодарю вас за откровенность. История знает таких особ, считавших, что человеческий дух бессилен и ни на что не годен. Пришлось им раскаяться в верхоглядстве. Наш Гранд и сегодня живей всех живых.
– Муж убежден, что книга не выйдет. Много ли в вашем фонде членов?
– Членов достаточно.
– Кот наплакал.
– «Достаточно» действенней, чем «избыточно» – назидательно произнес Гвидон. – Важно, что все – достойные люди.
– То-то они затряслись от страха. Достоинства у них, видно, навалом.
– Тамара Максимовна, я однажды уже запретил оскорблять наш фонд. Вы мне не вняли. Я не намерен выслушивать далее ваши дерзости.
Он вышел на лестницу, не отвечая на возгласы, что неслись ему вслед. Быстро миновал оба марша, гордо прошел мимо двух консьержек и двух задумчивых молодцов, выскочил на тенистую улицу.
– Нет, какова! – он не мог успокоиться. – Пантера подлая! Трясогузка! И я, имбецил, шел ей навстречу. Я, чмошник, ей находил оправдания! «Женщина ищет самозабвения». Ну и придурок! Стыд и позор. С таким капитулянтским характером запросто можно пойти по рукам.
Счеты с самим собой он сводил, пока не вошел в знакомый подъезд. Звонок он нажал с тяжелым сердцем.
– Входите, прекрасный собой вымогатель, – впервые вдова обратилась на «вы».
Гвидон смекнул, что его посещение Евдокии Вениаминовны уже получило свое развитие. «Одно к одному», – подумал он и выразительно закручинился.
– Милости просим, юный ябедник. Давно тебя, наглеца, тут не видели, – вернувшись к привычному местоимению, она, однако, ничуть не смягчилась.
Гвидон безнадежно махнул рукой, давая понять, что такой прием его нисколько не удивил.
Вдова сказала:
– Я полагала, что с той розовоперстой поры, когда ты выковырял изюм из ямочки на своем подбородке, ты относительно повзрослел и закалился. Я ошибалась.
Так как Гвидон упорно безмолвствовал, вдова продолжила монолог:
– Нажаловался на меня Евдокии? Из-за твоих постыдных соплей мне была устроена выволочка. Такие прискорбные обстоятельства! Замучили подшефного юношу, которого ей поручила мать его. Конечно, с ним хлопот выше крыши, однако же свой долг она выполнит. Меня ты славно изобразил: не то волчица, не то дрессировщица. Что за манера – канючить и склочничать? Уж подлинно женское воспитание.
– Рос без отца, – подтвердил Гвидон.
– Не зря они над тобой кудахтали. Вырастили какую-то слякоть. Тоже мне – ножной фетишист! Не хлюпать носом, не шлепать губами! – прикрикнула она на него. – Хныкать можешь у своей Евдокиюшки, тут слюни никому не сдались! Черт знает что они с тобой сделали, эти сердобольные бабы, во что они тебя превратили! Зануда, профессиональный жалобщик, сутяга, к тому же еще и плакса! Стоит погладить его против шерстки, сразу же распускает нюни и бросается к своей тете Дусе. Скорее уткнуться в ейные юбки! Одна защита – теткин подол.
– Можно поносить бедных женщин, – сдержанно ответил Гвидон, – за то, что они, денно и нощно отказывая себе во всем, растили несчастного ребенка, пока Коваленко был в бегах. Вполне в вашем духе. Но ваша хула не поколеблет моей благодарности. Они меня сделали тем, кто я есть…
– Сказала бы я тебе, кто ты есть, – остановила его вдова.
– Могу себе представить.
– Не можешь.
– Тем хуже. И я для вас – урод, и добрые женщины вас шокируют тем, что в груди у них билось сердце, а не постукивала кувалда.
– Началось, – вздохнула вдова.
– Кончилось, – произнес Гвидон.
Она усмехнулась и предложила:
– Давай мириться.
После чего поцеловала Гвидоновы губы.
– Исключительно из уважения к возрасту твоей настойчивой покровительницы.
– Не из любви же, – кивнул Гвидон.
Их поцелуй слегка затянулся. Гвидон вздохнул:
– Им посчастливилось.
– Всегда надо вовремя остановиться, – менторски сказала вдова.
– Вполне обывательский здравый смысл, – неодобрительно бросил Гвидон.
– Его-то я неизменно придерживаюсь, – сказала вдова. – И все-таки к делу: ты побывал уже у Тамары?
– Имел удовольствие.
– Не сомневаюсь. Так уж она тебя домогалась.
Гвидон рассказал о своем визите, естественно, исключив из рассказа необязательные подробности. В сущности, был важен итог: фонд потерял своего мецената.
