Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
В русской военной истории Иоанн — первый истинный полководец в духе нового времени. Он не витязь удельных времён, сам лично он никогда не обнажает меча, никогда не скачет во главе ревущего сзади полка, не бьётся в первых рядах. Он во всех подробностях разрабатывает план, как было в казанском и полоцком блистательных взятиях, а сам стоит в стороне, наблюдая, взвешивая, обретая опыт на будущее. Такое поведение государя до того непривычно, что витязи удельных времён искренно почитают его ничтожеством, трусом, поскольку сами только и умеют они, что, обнажив меч, скакать на врага, не помышляя о том, что прежде необходимо сплотить и верно расставить полки. Понятно, что со своей стороны вдумчивый, расчётливый Иоанн относится к ним как к ничтожествам и глупцам.
На этот раз он и считает разумным, и вынужден стоять в стороне. Разумеется, он не имеет права повторить роковую ошибку прошедшей весны, когда ушёл под Серпухов с одним царским опричным полком, был предан Иваном Мстиславским, был предательством обречён на полный разгром, может быть, на плен или смерть, и только что не бежал, чтобы укрыться в Ростове Великом. Ещё и другая причина более настоятельно принуждает его стоять в стороне. Только что на него наложена епитимья, наложена освящённым собором, всеми архиепископами, епископами, игуменами и архимандритами, правда, наложена с оговоркой: стоит ему встать во главе войска, и освящённым собором епитимья принимается на себя. Он государь, порой ему приходится лицемерить перед людьми, но перед Богом он всегда чист и прям, свою епитимью он должен сам исполнять как следует. Никому не объясняя причин, он уходит в Великий Новгород и увозит казну.
Будто бы злодейством опричнины опустошённая, обескровленная казна, следствием предательства брошенная на произвол судьбы им самим и боярами, прошедшей весной уцелела поистине чудом. Как должно, казна сберегается в глубоких подвалах его укреплённого дворца на Воздвиженке. Ворвись тогда татары в Москву, все его богатства могли перекочевать за Перекопь, на радость и бахвальство крымского хана, сколько бы тот ни приравнивал к праху все богатства земли. Но Москва сгорела дотла, казна укрылась под спасительным пеплом. На этот раз он опасается оставить её на попечительство воевод. Москву он вручает князьям Токмакову и Долгорукову, с собой забирает молодую царицу, сыновей Ивана и Фёдора, братьев царицы Григория и Александра Колтовских, немногих опричных бояр, опричных дьяков и громадный обоз из четырёхсот пятидесяти подвод, которые нагружены сундуками с казной, всего около десяти тысяч пудов золота, серебра и драгоценных камней, под присмотром его личной охраны, приблизительно полторы тысячи человек.
Остановившись для отдыха в Старице, он наконец призывает к себе неотступного Дженкинсона, который вынужден следовать за ним по пятам. Посланника королевы, глубоко оскорбившей его, он встречает добродушной улыбкой:
— Кого прощаю, того уже не виню.
И прибавляет в ответ на низкий поклон англичанина:
— Будем друзьями, как были.
Он милостиво выслушивает просьбы посла и возвращает английским купцам прежние привилегии, отобранные в наказание за нежелание Елизаветы вступить с ним в прочный военный союз. Он разрешает англичанам основать торговую контору в Астрахани для свободной торговли с Персией и торговый двор в Холмогорах. Когда Дженкинсон просит отпустить на родину английских художников и ремесленников, он слегка хмурится и отвечает, что все иноземцы вольны жить у него или воротиться к себе, на Русской земле их не держит никто. Самоуверенный Дженкинсон не улавливает, что тон его изменился, наглеет, несносная привычка англичан в сношениях с низшими расами, низшими, потому что это не англичане, и требует, чтобы казна оплатила товары, взятые у англичан в долг казнёнными или попавшими в опалу вельможами. Иоанн хмурится ещё больше, заметней даже для англичанина и отвечает, что велит справиться о долгах, однако впредь слышать о них не желает. Кажется, и довольно испытывать милостивое терпение грозного государя, да никакой англичанин не умеет кстати уняться перед варваром и дикарём, прирождённая спесь, ещё более прирождённая жадность ослепляют его. Дженкинсон требует, чтобы государь из своего кошелька оплатил всё, что англичане потеряли во время пожара Москвы, причина пожара нисколько его не волнует. Как ни сдерживает русский царь свой праведный гнев, гнев его прорывается, он отвечает резко, с брезгливым презрением, что не собирается отвечать за гнев Божий, обративший в пепел Москву.
Будь он вспыльчив без меры, неуправляем и в гневе безумен, как о нём старательно распускают слухи покупные клеветники, вышвырнул бы Дженкинсона ко всем чертям и прервал бы сношения с дурным англичанином, как бы разрыв ни вредил его собственным интересам и интересам Московского царства. В действительности Иоанн превосходно умеет управлять своим гневом. И на этот раз суровое давление времени и обстоятельств приглушает вспышку его оскорблённого самолюбия. Ему необходимы пушки, много пушек, чугунных и медных, и пушки, и железо, и медь торговые люди с трудом, обходя препоны и запрещения, рискуя жизнью в стычке с пиратами, везут из наглухо закрытой для русских Европы, им заграждает путь польский король, пираты нанятого Иоанном Керстена Роде едва сдерживают с каждым днём наглеющих польских пиратов, нападающих на одного впятером, нарвский порт всё ещё принимает английские и ганзейские корабли, но в любой день и час он может быть наглухо заперт соединёнными силами поляков и шведов. Густав Ваза и его сын Эрик, обязанные договорными грамотами, пропускали бесценные грузы по шведской земле, король Юхан, верный союзник польского короля и литовского великого князя, женатый на его сестре Катерине, отказывается исполнять обязательства покойного отца и заточенного им старшего брата и наглухо запирает свои рубежи. Иоанн всё ещё слабо надеется припугнуть Юхана, обессиленного датской войной и внутренней смутой, и возобновить поставки меди, железа, оружия и мастеров через Швецию, однако его расчётливый ум предвидит уже, что так-таки и придётся воевать с нерасчётливым узурпатором за Ревель-Колывань и что для успешной войны, для осады и приступа опять-таки пушки и пушки нужны, нужны позарез.
По натуре он созидатель, творец. Всю свою жизнь он строит, учреждает новшества первостатейного свойства, прокладывает пути, неприметно, непонятно для подручных князей и бояр ведущие в будущее, так что многие и многие его начинания осуществятся лишь полтора века спустя таким же созидателем и творцом. Его неусыпными трудами в Московском царстве заводится первоклассная артиллерия, не уступающая, может быть, превосходящая артиллерию сильнейших европейских держав, во всяком случае, об этом свидетельствуют сами заезжие иноземцы. Впервые на Русской земле на нужды осады и приступов его прозрением создаётся пехота московских стрельцов, к пехоте присоединяются служилые казаки, конные и пешие, и служилая, то есть постоянная, татарская конница, ещё несовершенный, однако уже боеспособный прообраз русской регулярной, государством полностью содержащейся армии. В его неутомимом уме рождается принципиально новая стратегия ведения войн, он впервые от глухой обороны своих рубежей переходит к решительному наступлению на вековечных врагов, наседающих на Московское царство и от западных, и от восточных, и от южных украйн. Он создаёт новую тактику: он берёт крепости, о чём до него витязи удельных времён не смели даже мечтать, он берёт неприятельские крепости при помощи подкопов и пороха, чего прежде ни разу не пробовало предпринять нерегулярное дворянское ополчение. По обширнейшей южной украйне он воздвигает хорошо продуманную цепь крепостей, завалов и засек, которые шаг за шагом перекрывают крымским татарам все пути нападения, и отныне только предательством кого-либо из подручных князей и бояр они могут прорваться к Москве. Он строит новый укреплённый дворец на Воздвиженке. Его усилиями преобразуется Александрова слобода. Он закладывает мощные укрепления в Вологде и пробует строить там русский военный флот. Он возводит в Великом Новгороде новый укреплённый дворец, ту же крепость другими словами. Благодаря его покровительству процветает торговля по громадному, им освобождённому и приобретённому водному пути от Белого моря до Астрахани, откуда открываются дороги на восточные базары Персии, Индии, Бухары и дальше в Китай, которые с такой звериной жадностью притягивают к себе ненасытных английских послов и торговых людей. Благодаря его благоразумной политике процветает русская Нарва. По своему обыкновению обдуманно, медленно он затевает в Великом Новгороде что-то необычайное, пока что неясное не только для витязей удельных времён, но, может быть, и для него самого.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
