Вернувшись в Уэльс, Джулиан продолжал звонить отцу, но все чаще трубку брала Йоко и не давала им поговорить. Джулия, сестра Джона, сталкивалась с такими же трудностями. Когда, довольно редко, у Джулиана все же получалось добиться разговора, Джон был рад его слышать и с удовольствием рассказывал о своей жизни и ближайших планах.
К концу 1980 года Джулиан стал чувствовать, что в их отношениях с отцом вот — вот наступит настоящий прорыв. Джон наконец занялся записью нового альбома, Double Fantasy.
Он стал звонить Джулиану гораздо чаще. Казалось, по мере того, как творческие силы его прибывают, он начинает просыпаться и понимать, что его сын нуждается в нем. Он даже играл Джулиану треки для будущей пластинки и спрашивал его мнение. Такого никогда прежде не случалось — и это действовало на Джулиана самым благотворным образом, придавало ему уверенности в себе.
И вот именно тогда, когда у них с сыном наметился явный сдвиг в сторону сближения, когда жизнь Джона начала заходить на новый виток, его застрелили у здания Дакота, по возвращении из студии. В Нью — Йорке было около одиннадцати вечера, 9 декабря[32], когда Марк Чапмен, попросивший у него несколькими часами ранее автограф и обменявшийся с ним парой дружеских фраз, застрелил его четырьмя выстрелами в упор. Две пули попали Джону в спину и две в плечо. Пятая пролетела мимо. Йоко в тот момент находилась в нескольких шагах позади него. Страшно представить, какой ужас она испытала, наблюдая за этим. Джон, шатаясь, прошел еще шесть ступенек ко входу в здание, потом упал. Пока Йоко вызывала «скорую», портье, хорошо знавший Джона, накрыл его своим пиджаком и нажал кнопку, которая связывала его напрямую с полицией. Прибывшие через пару минут полицейские решили, что дожидаться «скорой помощи» нет времени, отнесли Джона в свою машину и помчались в больницу, где Джон вскоре умер от потери крови.
В то утро Джулиан проснулся в своей спальне в Уэльсе с дурным предчувствием. Я была в отъезде, но, увидев собиравшихся около дома репортеров, он сразу понял, что произошло какое — то несчастье, и именно с Джоном. Он бросился с расспросами к Джону Твисту — тот, как я и просила, посоветовал ему дождаться моего возвращения.
Когда я приехала, мы долго сидели вдвоем и плакали, пытаясь утешить друг друга. Джулиан был настроен лететь в Нью — Йорк, но я до последнего боялась отпускать его одного. В конце концов он настоял на своем, и мы вместе поехали в аэропорт. В семнадцать лет Джулиан поразительно напоминал отца — тот же орлиный профиль, та же худоба. У него были длинные волосы, и в своей кожаной куртке и джинсах он вполне мог сойти за молодого Джона. Я смотрела, как он уходит на посадку, и у меня разрывалось сердце. Я понимала, что во время полета он будет морально готовиться к тому, что его ожидает, и обязательно постарается держать себя в руках. Мне так хотелось защитить его от жгучей боли, которую я прекрасно понимала не только потому, что тоже оплакивала Джона, но и потому, что знала по себе, каково это — потерять отца в семнадцать лет.
Потом Джулиан рассказывал, что весь полет провел как в полусне, утратив ощущение реальности. Вокруг мелькали заголовки газет со статьями об отце, в голове билась единственная мысль — поскорее попасть туда, где он в последний раз видел отца.
Фред Симен встретил Джулиана в аэропорту и отвез в Дакоту, выразив по дороге соболезнования. На площади перед зданием поклонники Джона распевали его песни, которые в те дни транслировались чуть ли не по всем радиостанциям страны.
Как только они вышли из машины, на них накинулись репортеры. Увидев сына Джона, плотная масса народа взволнованно заходила ходуном. Заработали вспышки фотокамер, началось столпотворение, люди в экстазе выкрикивали его имя. Джулиан, не ожидавший подобного, закрыл лицо руками и продолжил продираться сквозь толпу к служебному входу за подземной парковкой, к счастью, не мимо того места, где упал Джон.
Йоко и Шона в Дакоте не было. Шона забрала няня, и Йоко наказала всем не говорить ему о гибели Джона, пока она сама не соберется все ему объяснить. Фред, по словам Джулиана, был безутешен. Он постоянно находился рядом с Джоном последние два года и очень любил его. В какой — то момент он отвел Джулиана в сторону и тихо предупредил, что Йоко исключит его из всех запланированных на ближайшее время мероприятий. «Она сделает все, чтобы о тебе никто и не вспомнил, — сказал он. — Шон — единственный, кто что — то для нее значит. Для тебя в ее мире просто нет места». Слова Фреда звучали жестко, но последовавшие недели и месяцы показали, что он был абсолютно прав.
Потерянный, ошеломленный и шокированный, Джулиан не имел ни малейшего представления, что ему делать и куда идти. Он просто сидел в столовой и ждал, наблюдая, как какие — то служащие ходят перед ним туда — сюда. В конце концов его пригласили к Йоко. Она встретила его лежа в постели, на которой они с Джоном спали, спокойная и сосредоточенная. Йоко предложила Джулиану спуститься с ней вниз, чтобы посмотреть на место, где Джон упал, сделав несколько шагов после выстрелов. Там до сих пор оставались пятна его крови. «Хочешь увидеть Джона, прежде чем его кремируют?» — спросила она. Джулиан отклонил оба предложения, сказав, что предпочитает сохранить отца в памяти таким, каким знал его.
«Я не знаю, как сказать Шону», — призналась Йоко, поддавшись минутной слабости. Джулиан посоветовал ей сказать обо всем прямо, и она спросила, не мог бы он пойти с ней. Йоко понимала, что Шону вскоре придется все рассказать: он уже видел Джулиана, был очень рад приезду старшего брата, но все время спрашивал: «А почему Джулиан здесь? А где папа?» Джулиан, который так и не научился врать, не знал, что ответить.
На следующий день Йоко и Джулиан пришли в комнату к Шону. «В итоге мы оба поговорили с ним, — рассказывал потом Джулиан. — Мы объяснили, что папа умер, и, когда
Шон наконец все понял, он разрыдался. Я крепко обнял его и добавил, что папиным убийцей займутся судьи. «Те судьи, которые на теннисе или на баскетболе?» — спросил он. «Нет, это будут другие судьи».
Чуть позже Йоко распространила заявление:
Я рассказала Шону, что произошло; показала ему фотографию отца на первой странице газеты и все объяснила. Я отвела его на то место, где упал застреленный Джон. Он меня спросил, почему тот человек стрелял в папу, если папа ему нравился, и я ответила, что он, скорее всего, болен. Шон заявил, что нужно узнать, больной он или действительно хотел убить Джона. Я сказала, что это решат судьи. А он: судьи, которые судят теннис или баскетбол?.. Именно так Шон разговаривал со своим отцом. Они были друзьями. Если бы Джон это услышал, он бы гордился Шоном.
Потом Шон плакал. Еще он сказал: «Теперь папа — часть Бога. Мне кажется, когда ты умираешь, ты становишься большим — большим, потому что ты теперь часть всего на свете».
Мне нечего добавить к его словам.
