Книга Брак по-американски - Анна Левина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто бы мог подумать, что мы станем нищими и голодными за какой-то год жизни?
Кто из нас мог предположить, что мы узнаем чувство страха и за свою личную жизнь, и за будущее вообще? Могли ли мы думать, что окажемся на дне духовной и культурной жизни, в то время как мы всегда устремлялись к вершинам культуры и духовности. Теперь такого никому не нужно. «Нашим» миром правит грязная торговля, политические бездари и насилие. Ну что, мрачно? К сожалению, это правда… А ты спрашиваешь, почему я редко тебе пишу. Если бы ты смогла узнать, что у меня на душе! Да и за душой ни гроша. А за спиной больше половины жизни… Может быть, то, что я пишу тебе, кажется совсем не по-мужски, но это моя горькая попытка исповеди другу. Большого и интересного письма не получается. Я несколько раз садился за кухонный стол с желанием написать тебе и… не получается, чего-то не хватает в состоянии души, чтобы писалось легко и радостно, а потом тебе читалось. Надеюсь на твоё понимание, и не осуди…
Я часто смотрю на твои фотографии. Пожалуй, их скоро наберётся солидный альбом. Очевидно, я так и сделаю и назову его «Я мог быть твоим мужем». И всюду цветные фото из твоих путешествий — Севильи, Ламанчи, Толедо, Мадрида, Италии, Гавайев и т. д.
Вообще, неужели есть на свете другая жизнь?!
Такой ностальгический мотив скорее связан с моим возрастом или тем, что больше некому говорить подобные слова, хотя нет, я не прав. «Большое видится на расстоянии», — мудро сказал поэт, хотя и проживший не очень долгую жизнь.
Если говорить о тебе откровенно и до конца, то я наблюдал тебя не только со стороны. Я знаю твои сильные стороны и знаю черты характера, смущавшие меня — требовательность, даже жёсткость, импульсивность или, как я это называю, сиюминутность. Прошу, пойми меня правильно, как друга.
Но доброта всегда играет огромную роль во взаимоотношениях людей. Собственно, на ней всё и строится. Доброта не как долг кому-либо или чему-либо, а как чувство — прерогатива души. Ею обладают люди от рождения, и далеко не все. Этим они привлекательны, от этого они и часто страдают.
Ничего нового в философском смысле я, разумеется, не открыл. Но я сказал это тебе. Мне кажется, что ты жертва такого дарования.
А теперь главное. Спешу поздравить тебя с днём рождения! Желаю тебе здоровья и оптимизма на долгие лета! Я буду рад твоим успехам, и каждый раз, получая от тебя весточку, благодарю Бога, что есть в этом мире надёжные друзья! Есть время, чтобы что-либо изменить в этой жизни, в том числе и для себя, и я буду пробовать. Главное, чтобы удача не отвернулась от нас и не прошла далёкой стороной. Надеюсь, что мы встретимся на той или другой стороне океана!
Я обнимаю тебя, как это возможно через океан, и целую. Даст Бог и увидимся. Напиши мне хорошее письмо о себе, о твоей жизни.
Твой Слава.
Мамин голос дрожал и прерывался, она несколько раз останавливалась, читая письмо, чтобы перевести дыхание.
— Если бы мой бедный Славка узнал, в какой грязи я здесь вывалялась, не знаю, что бы он мне написал!
— Он настоящий друг и всё бы понял как надо, — сказала я. — Я уверена! А я тебе тоже что-то написала! — Я протянула маме поздравительную открытку с красивым букетом цветов на обложке. — Читай вслух!
С днём рождения! Расти худой, стройной и слушайся дочку!
— Я тебя люблю! — сказала мама.
— Я тебя тоже! — ответила я.
Адвоката придётся менять, в этом не было никаких сомнений. Но где взять другого, уже третьего? От одной мысли, что надо начинать сначала, становилось тошно!
С одной стороны, хотелось бросить всё ко всем чертям, забыть сумасшедшего Гарика, подлого Рвачёва и жить, потихонечку отдавая долг Лишанским.
С другой стороны, было жаль потраченных на адвоката денег. Заплатить долг в одиночку означало года на четыре лишиться отпуска и перейти на режим строжайшей экономии — за что я должна быть так наказана?
Мне становилось себя ужасно жалко, и чувство мести вспыхивало во мне с новой силой.
О Гарике ничего не было слышно. Что он делает? Где живёт? Никто не знал. Он ни с кем не общался. По слухам, на все попытки каких-то знакомых войти с ним в контакт Гарик отвечал, что, пока суд не кончится, ни с кем не хочет разговаривать. Вся судебная корреспонденция была адресована на адрес Баси, матери Гарика, а где обитает он сам, оставалось тайной. Поскольку Гарик утверждал, что его хотели убить, окружающие, скептически усмехаясь и крутя пальцем у виска, считали, что он прячется в целях самообороны.
Но слухом земля полна, и косвенные «приветы» от Гарика, и от Рвачёва я всё-таки получала.
Мне позвонил из Вашингтона старый приятель Вовка. Мы вместе учились в институте, потом много лет были в одной компании, очень дружили с одними и теми же людьми, а друг другу только приветливо махали издали.
Случайно встретившись в Америке, успев всласть нахлебаться одиночеством, ощущением своей никомуненужности и вакуумной пустоты вокруг, мы бросились в объятья друг другу.
Для меня Вовка был кусочком моего Ленинграда, моей юности, института, общих друзей, по которым я невероятно скучала. Мы говорили на одном языке, понятном лишь нам двоим с полу взгляда и полуслова. И даже то обстоятельство, что Вовка жил в Вашингтоне, а я в Нью-Йорке, нам не мешало.
Однако при всей нашей взаимной симпатии общего прошлого оказалось недостаточно для общего будущего. Мы оказались абсолютно несовместимы. Вовка любил прикинуться этаким Печориным, мрачным и томным, не знавшим настоящей любви и не имеющим душевных сил полюбить кого-то от всего сердца, пылко и страстно. Я — напротив, вспыхнув, горела, то согревая, то обжигая, но до конца, без оглядки. Вовкины друзья в Америке, в которых он, несмотря на свою пресловутую холодность, не чаял души, бросался к ним по первому зову, опекая, меня раздражали. Скорее всего, это было из ревности. Я не хотела делить Вовку ни с кем! Мои благополучные друзья, приехавшие в Нью-Йорк много лет назад, вызывали у Вовки откровенный зевок и незаслуженные обвинения в мещанстве, ограниченности и бездуховности. На фоне нашей тогдашней бедности и неустроенности такие Вовкины выступления выглядели как обыкновенная зависть.
— Я не люблю никого, — любил повторять Вовка, — но тебя не люблю меньше всех!
Сохранять близость, сознавая, что нет самого главного, без чего я не мыслила себе жизни, было грустно, тоскливо и, как мне казалось, бессмысленно. Произошёл разрыв.
Когда первая боль прошла, наши отношения возобновились, оставаясь тёплыми и дружескими, но без прежнего надрыва. Мы часто перезванивались, иногда встречались как добрые знакомые, у каждого из которых была своя личная жизнь. Прежняя близость оставила между нами откровенность чуть больше, чем бывает у просто друзей, и я это очень берегла и ценила, и, как мне казалось, Вовка тоже.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Брак по-американски - Анна Левина», после закрытия браузера.
