— Где ты взяла это мясо? — спросила Малеке.
— Благотворительность, — ответила я, потому что не хотела говорить правду.
Богатые часто жертвуют баранину, чтобы исполнить назр, но они никогда не предлагают такие замечательные куски. Не будь матушка так больна, она заподозрила бы неладное в моем ответе.
Я помолилась, благодаря Господа за еду, и попросила Его прощения за обещание, которое дала мяснику. У меня не было никакого намерения видеть его снова. Я решила теперь обходить мясные ряды по широкой дуге.
Несколько вечеров я разогревала еду и кормила семейство. Мальчики ели столько, сколько им давали, и так быстро, как могли; Малеке и Давуд ели медленно и благодарно, тогда как матушка едва касалась губами супа.
Когда тушеное мясо почти закончилось, во дворе появился маленький грязный мальчик и спросил меня. Он поманил меня наружу и сунул мне большую миску свежего блестящего мяса. Испуганная, я отшатнулась.
— Ты что, не рада? — спросил он. — Оно же от мясника.
— А, — сказала я, стараясь вести себя так, словно ждала этого.
— Мясник ожидает твоего визита, — сказал мальчишка. — После вечернего призыва к молитве.
Даже в детских глазах я могла видеть презрение и отвращение к той, которой он меня считал. Как ты нашел меня? — спросила я дрожащим голосом.
— Легко, — ответил он. — Я тогда пошел за тобой до самого дома.
Я схватила мясо и вежливо попрощалась. Дома я переложила мясо в котел и приготовила новую еду. Когда матушка спросила, откуда мясо, я ответила чистую правду:
— От мясника.
Я не знала, что мне делать. Если прятаться от мясника, он может заявиться в дом Малеке и унизить меня перед всеми. Тогда нас снова назовут опозоренными и вышвырнут на улицу. Я вспомнила хорошенького юного музыканта и то, как он скатился до лохмотьев и попрошайничества. Мясо скворчало, и я чувствовала, как меня покрывает испарина, однако жар очага не был тому причиной.
В ту ночь мне снился мясник, ведущий меня в маленькую темную комнату и ломающий мне все кости своими толстыми ручищами. Он выставил меня на прилавке, насадив на один из окровавленных крюков, голую, а когда кто-нибудь требовал мяса, он резал его с меня, еще живой. От ужаса я закричала и продолжала кричать, перебудив всех в доме. Когда меня спрашивали, в чем дело, я не могла сказать. Я лежала без сна, мучаясь вопросом — что же делать? До моего свидания с мясником оставалось два дня.
Гордийе и Гостахам выбросили нас и предоставили нашей судьбе, а теперь я должна была вернуться к ним попрошайкой и в бесчестии. Словно сам Господь хотел сделать мое унижение полным.
Леденящим вечером я покрылась чадором, не думая о том, в каком виде мое платье и халат, и пошла к ним. Было тяжело стучать в их ворота и еще тяжелее, когда Али-Асгар ответил на стук.
— Что ты тут делаешь? — спросил он так, словно увидел джинна.
— Я пришла за милостью, — ответила я, склонив голову.
Он вздохнул:
— Не думаю, что тебя хотят видеть.
— Можешь попробовать?
Он пристально вгляделся в мое лицо.
— Напомню им о твоей челюсти, — наконец решил он и исчез на минуту.
Когда он вернулся и поманил меня внутрь, сердце мое заколотилось. Я опустила покрывало и шагнула за ним в Большую комнату, где Гордийе и Гостахам сидели на подушках и пили свой вечерний кофе. На Гордийе был бархатный халат, который она заказала из ткани, расцвеченной алыми и желтыми осенними листьями, а желтые туфли в тон аккуратно стояли у двери. Она ела печенье на розовой воде, наполнившее мой рот слюной безнадежного вожделения.
— Салам алейкум, — сказали они одновременно.
Сесть меня не пригласили, ибо теперь я была просто еще одной просительницей.
Я понимала — ничто, кроме полной покорности, на Гордийе не подействует. Я склонилась поцеловать ее ступни, выкрашенные по подошвам ярко-красной хной.
— Падаю перед твоим милосердием, — сказала я. — Моя матушка очень больна, и нам нужны деньги на лекарства и еду. Я прошу у вас помощи, ради любви Фатеме.
— Да вернет ей здоровье имам Реза! — сказал Гостахам. — Что случилось?
Гордийе уставилась на меня, ее острые глаза увидели все сразу.
— Ты стала худой, как сухарь, — сказала она.
— Да, — ответила я. — Мы ели не так, как здесь.
— Какая неожиданность! — сказала она, и в ее голосе было удовлетворение.
Я сдерживала себя, хотя считала, что Гордийе чересчур радуется своей победе.
— Умоляю тебя снова принять нас под свое покровительство, — сказала я. — Сделаю все, что угодно, чтобы увидеть матушку в безопасности, тепле и сытости.
Гостахаму было больно, Гордийе торжествовала.
— Хотелось бы дать этому исполниться, — сказала она, — но несчастья прекратились после твоего ухода. Ферейдун заплатил за ковер со вшитыми камнями и за ковер, заказанный родителями Нахид. Думаю, что это Нахид убедила его.
— И я думаю, что знаю почему, — кивнула я. — Я сказала ей, что уступаю ее мужа и молю о прощении. Наверное, она подтолкнула его проявить снисходительность и ко мне.
— Ты поступила хорошо, — согласился Гостахам. — Это нам очень помогло.
— Оставить Ферейдуна для тебя значило потерять всякое преимущество, — сказал Гордийе, перебивая своего мужа. — Посмотри на себя.
Я взглянула на свое грязное и порванное платье. Оно было хуже, чем те, которые носили последние служанки в доме Гордийе.
— Когда ты виделась с Нахид? — спросил Гостахам.
— Я с ней не виделась, — ответила я. — Написала ей письмо.
Он был изумлен:
— Ты написала ей — сама?
Не было смысла дальше скрывать мои способности.
— Нахид немного учила меня писать, — сказал я.
— Маш’Аллах! — воскликнул Гостахам. — Ведь мои собственные дочери не могут даже удержать перо!
Гордийе смутилась, она тоже не умела писать.
— Я не учена, — быстро сказала я, — но я хотела, чтобы мои сожаления были выражены моей собственной рукой.
Гостахам изумленно поднял брови.
— Ты всегда меня удивляла, — сказал он.
А он любил меня по-прежнему — я видела это по его взгляду.
— Но есть и другие неожиданности, — добавил он. — Ты, наверное, не слышала, что Нахид родила первенца. Мальчика. Я подозревала, что она беременна, еще во время последнего прихода к ней. Опережая напоминание Гордийе обо всем том, что мной потеряно, я вздохнула:
— Если бы только я была так удачлива…
— Удача неблагосклонна к тебе, — согласилась Гордийе.
