(вот пример «коммунистической правды»: непристойный «шланг» существует только в воображении автора). Можно предположить, что мнение Саламы о Маннергейме разделяла та часть его соотечественников, которая голосовала за кандидатов от СКДЛ (коммунистического фронта).
89 Mannerheim, р. 134–135, 182–183. Другой возможной причиной его отставки было несогласие правительства с его планом продолжения войны в России, чтобы помочь свергнуть советский режим (Rintala, Politics…, р. 76).
80 Mannerheim, р. 187–199.
91 Mannerheim, р. 206–209, 220–221, 294. Hodgson, р. 152; Rintala, Politics…, р. 77; Jutikkala. Two Essays, p. 22: Borenius, p. 229–230. Маннергейм был сторонником Великой Финляндии, по крайней мере, в той мере, в какой он хотел обеспечить более надежные границы (Hodgson, р. 152; Jutikkala. Two Essays, р. 22). Уже в марте 1918 г. он санкционировал нападения в районе Ухты (Ухтуа) в Восточной Карелии (Hodgson, р. 159; Borenius, р. 184). Финские добровольцы (хотя их правительство от них открещивалось) продолжали совершать вылазки в Восточную Карелию даже после Тартуского мира – вплоть до зимы 1921/22 года (Rintala. Three Generations… р. 102).
92 Mannerheim, р. 222–295; Rintala. Politics…, p. 81.
93 Mannerheim, p. 222.
94 Ibid., p. 299–935.
95 Ibid., p. 243–244; Rintala. Three Generations…, p. 179.
96 Mannerheim, p. 246–250.
97 Ibid., p. 236.
98 Ibid., p. 149 и 507; Талвела в Suomen Kuvalehti, 18 февраля 1967 г.; Матти Куриенсаари в Suomen Kuvalehti, 27 января 1968 г.
99 Mannerheim, р. 252–261.
100 Tuominen, р. 220; Mannerheim, р. 269–319, passim.
101 Родзянко, с. 178–179; Борениус, с. 248. Маннергейм получил второй маршальский жезл по случаю своего 75-летия, когда ему было присвоено беспрецедентное звание маршал Финляндии (Mannerheim, р. 450).
102 Приведенные выше пять абзацев взяты из Mannerheim, р. 280–319.
Это краткое описание карьеры Маннергейма не охватывает всей сложности и многогранности его личности. Однако он занимает настолько важное место в истории независимой Финляндии, что его предварительная оценка неизбежна при обсуждении любых политических, военных или дипломатических дел Финляндии в период 1918–1946 гг.
Наверное, самым убийственным объективным комментарием его политических пристрастий является тот факт, что после службы при дворе совершенно некомпетентного царя Николая II на протяжении всего катастрофического правления этого монарха Маннергейм по-прежнему называл себя «принципиальным монархистом» (Memoirs, р. 222).
Его высокомерие было просто невероятным; среди лидеров демократических государств XX в. ровней ему в этом отношении был, пожалуй, только Шарль де Голль. Даже его поклонники отмечают крайнюю «отстраненность» Маннергейма; его адъютант, генерал-майор Р. Грёнвалль, выразил это следующим образом: «Он всегда держал что-то при себе, даже в кругу своей семьи» (личное интервью, 12 июля 1967 г.). Даже будучи гостем в его доме, финский дипломат Г.А. Грипенберг нашел своего хозяина «замкнутым и необщительным» (Gripenberg, р. 238). Во время Зимней войны один американский корреспондент получил от своей газеты задание взять у маршала интервью для написания материалов, представляющих интерес для публики. В ответ он написал: «С Маннергеймом – невозможно. Может, мне лучше попробовать с Иисусом Христом?» (Langdon-Davies, р. 84). Даже если эта история кажется недостоверной, она передает широко распространенное впечатление; генерал Эстерман подметил, что Маннергейм «всеми силами стремится сохранить свое превосходство» (слово, которое он использовал, arvovalta, можно также перевести как «престиж»). Хотя многое из апологии Эстермана можно не учитывать, этот пункт его критики представляется обоснованным; как отметил генерал, подобное отношение маршала затрудняло его общение с подчиненными (Osterman, р. 263–264). Один из секретов эффективного руководства – избегать «фамильярности, которая порождает презрение», но при этом оставаться доступным для идей, которые высказывают подчиненные. Первым Маннергейм владел в совершенстве, но, возможно, иногда это происходило за счет второго.
На то, что он мог осознавать эту проблему своей личности, указывает его манера проведения важных совещаний, таких как заседания Совета обороны: он запрашивал мнения подчиненных, прежде чем высказать свое собственное (Osterman, р. 241–242). Интересно, что Сталин, очевидно, действовал таким же образом (Bialer, р. 36), что является единственным разумным способом добиться открытой дискуссии, когда престиж одной из сторон «настолько велик, что все остальные не решаются ему противоречить». Однако в обоих случаях эти лидеры очень жестко контролировали подчиненных командиров, делегируя им минимум полномочий (см. Bialer, р. 36 и Osterman, р. 173, 236, 239).
Являясь перфекционистом, маршал Маннергейм был весьма требователен к старшим офицерам. Как уже отмечалось, генералу Эстерману было трудно с ним работать, а генерал Эхквист признает наличие трений в отношениях с главнокомандующим (Ohquist. Vinterkriget, р. 225). Даже генерал Оэш, очевидно, приветствовал возможность перевестись из штаба на фронт, поскольку чувствовал, что не сможет угодить маршалу (Ohquist. Vinterkriget, р. 292). Маннергейм также вел себя довольно высокомерно и в отношениях с министром обороны Ниукканеном (Heinrichs, р. 151–152).
Однако офицер запаса, которому довелось наблюдать маршала Маннергейма со стороны, отметил, как он вежлив и внимателен с нижними чинами (интервью капитана Ойвы М…). Возможно, в этом был оттенок noblesse oblige, как и в таких благотворительных проектах, как Ассоциация защиты детей.
В высшей степени вежливый и обходительный, он мог беззаботно беседовать с королями или официантками. Хотя для общения с финскими солдатами в 1918 г. ему потребовался переводчик (Rintala. The Politics of G. Mannerheim, p. 70), к пятидесяти годам он уже в достаточной степени овладел этим трудным языком. Большинство его близких соратников в Финляндии, а также прислуга, говорили на его родном шведском языке. Сам он свободно владел русским и французским языками, причем последний был предпочтительным языком царской аристократии.
Один из подчиненных, помогавший составлять некоторые из его ежедневных распоряжений, заметил, что независимо от того, какой язык он использовал, его стиль оставался французским (Kurjensaari в Suomen Kuvalehti, 27 января 1968 г.). Он также говорил на английском, немецком и польском.
Личная библиотека барона отражает как его лингвистические способности (здесь есть книги на всех семи языках, но особенно мало на финском), так и его интересы. В основном это были военные и исторические книги, но есть и большое количество книг о путешествиях, особенно о Востоке. Среди немногих художественных произведений – Золя, Дюма и Мопассан. Возможно, показательна книга Ландтмана «Происхождение неравенства социальных классов» (посещение автором музея Маннергейма, 1967 г.).
Будучи заядлым шоуменом, Маннергейм рассказывал, что, преподнося подарки Воплощенному Будде, «дабы усилить эффект», он снял кольцо с собственного пальца (Memoirs, р. 62). Всю свою жизнь он остро осознавал свой публичный «имидж», но при этом не был простым позером. По утонченности и изысканности он превосходил своих финских современников. Большинство из них он также превосходил по уму и таланту.
По
