не знаю.
— Были, — подтверждаю я.
Ее улыбка небольшая, но она есть. В ней и благодарность, и облегчение.
— Что ты чувствуешь по поводу того, что сделала Сиенна?
Ее щеки наполняются воздухом, как у иглобрюха, и она выпускает его на одном шумном выдохе.
— Сначала я разозлилась. Возмутилась. Типа, как ты смеешь? Ты знаешь, через что я прошла, чтобы попасть сюда? А потом это чувство улеглось, и мне стало грустно.
— Потому что ты пропустишь свадьбу своей сестры? — Пропустит ли? Разве то, что тебя выгнали из подружек невесты, означает, что тебя также не пустят на свадьбу? Я понятия не имею, и сейчас не самое подходящее время спрашивать. Сейчас самое время слушать.
Пейсли качает головой.
— Может быть, в какой-то степени, но не совсем. Скорее, я не могу поверить в то, как быстро моя семья изгоняет кого-то, если он не делает то, что ему говорят. А потом я задумалась об этом и поняла, что так поступают только со мной. Это от меня отец ждал, что я пойду по его стопам и поступлю в его альма-матер, это от меня он хотел, чтобы я возглавила его фирму. Сиенна ожидала, что я буду делать то, что она скажет, без лишних вопросов, — Пейсли дважды моргнула, уставившись на покрывало, пока не подняла взгляд и не встретилась с моими глазами. — Почему? Почему я? Мой отец совершил ужасный поступок, изменив моей маме, а затем попросив меня скрыть от нее правду. И он не то чтобы умолял меня сделать это. Он проинструктировал меня. Он полагал, что если он скажет, то я последую. Как заповедь.
Я был там, где сейчас Пейсли, — вглядывался в реальность недостатков любимых людей. Никто не совершенен, но когда чьи-то недостатки причиняют тебе вред, это причиняет дополнительную боль, когда ты их любишь.
— Пейсли, я недостаточно хорошо знаю твою семью, чтобы составить конкретное мнение об этом, но вот мои два цента: некоторые люди — прирожденные манипуляторы, и иногда намерение не злое, а привычное, — она кивает, и я воспринимаю это как разрешение продолжить. — Кроме того, есть люди, которые не могут видеть собственные недостатки. Кто-то называет их нарциссами, кто-то может сказать, что у них есть нарциссические наклонности, или их можно просто назвать эгоистами.
Пейсли удивленно смотрит на меня.
— Откуда ты все это знаешь?
— Исследование для моей книги. В итоге оно мне тоже очень помогло.
Она улыбается не очень-то счастливо.
— Похоже, я спонсор твоих знаний.
— Помнишь, как мы ехали в машине к побережью после прилета? Я сказал, что посажу тебя к себе на спину и уплыву с этого острова. Предложение в силе.
Она поднимается, выпрямляет скрещенные ноги и опирается на колени. Ее руки обвиваются вокруг моей шеи, и она притягивает меня к себе. Уткнувшись носом в ложбинку у ее горла, я глубоко вдыхаю.
— Ты пахнешь божественно.
— Опиши, как именно, Мастер Слова. Чем я пахну?
Я стону в ее кожу, звук гулкий.
— Ты пахнешь так, будто ты моя.
Она откидывается на пятки, глядя мне в глаза.
— Я твоя?
Ее красивые глаза, лицо в форме сердечка, веснушки от солнца — все это губит меня. Эта женщина, эта женщина.
— Мы шутим, что я приехал сюда ради торта, верно?
Она кивает, ожидая.
— Пейсли, — мои пальцы скользят по ее волосам, обхватывая ее затылок. Начинаем. — Ты и есть торт. Я здесь ради тебя. Я здесь в трудные времена, и я здесь ради тебя, пока ты растешь как личность, и я не знаю, как тебе, но все эти фальшивые отношения перестали казаться фальшивыми, как только мы приземлились.
На лице Пейсли появляется улыбка, которая может соперничать с полуденным солнцем над океаном за нашим окном.
— Клейн, — выдыхает она мое имя. — Я бы хотела, чтобы был способ открыть мой разум и позволить тебе прочитать мои мысли за последнюю неделю. Ты бы увидел, насколько сильно ты проник в мое сердце, — Пейсли наклоняется вперед и целует меня в лоб. — Мне нравится твой ум рассказчика, твое живое воображение, то, как ты видишь ситуацию и проникаешь в нее, а не смотришь поверхностно, — ее губы опускаются ниже, к моей груди, где она целует ее в центр. — Твое сердце такое большое, Клейн, и так заинтересовано во мне. В том, чтобы быть на моей стороне. Мне кажется, что прошло не так много времени, но я никогда не чувствовала чьего-то участия во мне так, как чувствую твое, — она приподнимается, ее губы нависают над моими. — И этот рот, — она приникает ко мне, целуя меня кратко, но так, что я умоляю о большем. — Даже не начинай рассказывать мне об этом рте. Ты говоришь большие, прекрасные вещи и заставляешь меня чувствовать себя еще больше и прекраснее.
Я подаюсь вперед, захватывая ее губы в обжигающем поцелуе.
— Этот рот? — спрашиваю я, дразняще покусывая ее нижнюю губу.
— Да, — хнычет она.
Одним быстрым движением я переворачиваю нас, и она оказывается на мне.
Пейсли удивленно моргает, приходя в себя, а затем тянется к моим шортам, расстегивает их и вытаскивает меня. Она приподнимается на колени, снимая с себя мою безразмерную футболку, а я отбрасываю в сторону ее нижнее белье. Расположив меня у своего входа, она опускается.
— Ах-х, — вздыхает она, словно это облегчение — быть там, где она находится.
Для меня это не просто облегчение, это весь мой мир. Что это значит, этот шквал чувств? Это слово на букву «Л», чувство, которое я не должен испытывать, потому что прошло еще недостаточно времени? Достаточно долго, по мнению кого? Две недели назад я прочитал статью о человеке, который рисковал своей жизнью, чтобы спасти незнакомца, и весь оставшийся день думал о том, что человек должен обладать базовой любовью к человечеству, чтобы совершить нечто подобное.
Если это правда, то почему я уже не могу любить Пейсли? Быть влюбленным в нее? Она не незнакомка, и я имею в виду не только тот факт, что я сейчас нахожусь в ее теле. Наши занятия любовью не требуют, чтобы она входила в меня, и все же она там, проникая в меня от центра груди до самых конечностей. Оттенки Пейсли, во всем.
— Ас, — говорю я, и она кивает.
— Я знаю, Клейн, — кивает она, поднимая свое тело. — Я знаю, — опускается. — Не сейчас, хорошо? — Бедра покачиваются. Мягкий стон.
— Перевернись со мной, — инструктирую я, и она ложится мне на грудь, ее волосы рассыпаются по моему лицу.
Мы крутимся, пока она не оказывается на спине. Закинув ее
