только улыбнись, и кровь заиграет, как молодое вино». Так за разговорами забыли о холоде и голоде. Когда дождь усилился, растянули мы мою плащ-палатку и пригласили под нее и девушку. Она смеется, как будто и не плакала, как будто и не обижали мы ее. «С вами, — говорит, — поеду до города! На вашей машине, очень уж вы симпатичные ребята!» А мы поддерживаем над ней плащ-палатку, стараемся так, что и не замечаем, как вода течет нам в рукава. А тут и наша машина подошла. Лейтенант, увидев белые сапоги, побелел от злости…
Но Митя, будет вам известно, большой дипломат, — похлопав меня по плечу, говорит Борька. — Докладывает, что девушка едет к своему приятелю на принятие военной присяги и что уже проехала более ста километров, чтобы добраться до железнодорожной станции… Короче говоря, Митя поправил положение. А наш, лейтенант очень строгий. Он сразу представился девушке и пригласил ее в теплую кабину.
Влезли мы в кузов, и машина тронулась. Как мы ни старались сдержать себя, не могли оторвать глаз от окошечка в кабине. Но видны были только длинные волосы девушки. Хорошо, тепло нам стало под брезентом. С песней подъехали к вокзалу и тут увидели чудо — море людей. В этот день принимали военную присягу новобранцы строительного подразделения, гостей приехало — не пробиться. А поезд уже подходит к перрону. Тогда лейтенант приказывает: «Проведите девушку в вагон первого класса, а я побегу за билетами! И смотрите, чтобы ее не раздавили в толпе!»
Соскочили мы с машины и окружили ее. А она нервничает, кричит: «Уйдет поезд, и не увижусь я со своим Борисом!» И опять в слезы. «Успокойтесь, — шепчу ей на ухо. — Ваш Борис будет завтра самым счастливым солдатом, увидев перед строем вас!»
Протискиваемся вперед, бесцеремонно расталкивая людей, они злятся, ругаются, а мы молчим и делаем свое дело. Раз лейтенант приказал, значит, выполним. Ну, братцы, скажу я вам; такой толчеи я в жизни не видывал. Сплошная стена людей. Но мы стараемся, оберегаем девушку. Едва успели добраться до вагона, наш лейтенант уже ждет нас. «Пожалуйста, ваш билет, — говорит. — Горячий привет вашему бойцу!» Девушка посмотрела на него, и не поверите… Бросилась к нему на шею — поцеловала его при всех. А потом начала целовать нас по очереди — целует и смеется, а по щекам текут слезы, — взволнованным голосом заканчивает Борька. — Да, такую вот девушку мы встретили, братцы. Славную девушку! Только одного себе не могу простить, Митя, как же это мы не спросили ее имя? — с грустью прошептал Борька и закурил новую сигарету.
Новобранцы невольно волнуются, огорченные нашей непростительной промашкой.
— Как же зовут эту прекрасную девушку? — как будто сам себя спросил Борька и выжидающе посмотрел на бойцов.
Они притихли, и казалось, что каждый из них хотел назвать самое дорогое имя, чтобы закончить случившуюся историю. Но Борька их не торопит.
Молчим, курим, а на душе тепло и радостно. Может быть, от ласкового осеннего солнца, а может, от воспоминаний. Мой приятель, задумавшись, сидит на скамейке и щурится — значит, доволен, что и на этот раз завладел вниманием молодых бойцов. Потому что эту историю мы тоже слушали, будучи новобранцами, год назад. Сейчас Борька рассказывает ее, может быть, в десятый раз и будет пересказывать еще — опять найдутся такие, кто ее не слышал. Эта интересная история повторяется всюду, только место действия меняется. В ней обязательно присутствует прекрасная девушка, имя которой забывает спросить солдат. Она остается в их памяти просто как девушка бойца, и они не перестают мечтать о ней в течение двух долгих лет военной службы
БЕЛЫЕ РЕЛЬСЫ
В купе нас трое — я, девушка и ее бабушка, которая кротко дремлет у двери. Девушка читает свой романчик, а я думаю о своих военных делах. Мне не спится, читать тоже не хочется, чувствую сильную усталость. Все еще не могу поверить, что поезд везет меня в Софию. Не верится мне, что имею пять суток отпуска, и это после шести месяцев военной службы. Со мною что-то происходит, что-то хорошее, но я никак не могу до конца осознать и понять, что именно. Сердце переполняется гордостью, улыбаюсь, а девушка думает, что подсмеиваюсь над ней. Она красивым жестом одергивает свою коротенькую юбочку, стараясь скрыть оголенные коленки. От ее розового сияния мне становится тепло. Моя спутница благоухает сиренью или чем-то подобным. А мой костюм пропитан запахами отработанных нефтепродуктов и горького порохового дыма. Может быть, казарма сделала меня неделикатным, но чувствую, что я тот же, что был шесть месяцев назад, — студент четвертого курса факультета болгарской филологии Милко Тимов. Эх, дьявол его забери, чертовски хочется поговорить с этой красивой девушкой, но с удивлением чувствую, что мое желание остаться наедине со своими мыслями берет верх. Колеса весело стучат по рельсам. Забываюсь и опять возвращаюсь памятью к белым рельсам, которые привели меня в роту и с которых начинается эта история.
В сущности, с чего же начинается она? С момента, когда нас подняли по тревоге, или еще раньше, с того дня, когда впервые натянул одежду из грубого сукна?
— Что это за цыганские шаровары? — насмешливо спросил меня старшина и отправил на склад, чтобы я их заменил.
Задела меня его насмешка. Решил все делать ему назло и доказать, что я не простой солдат, а человек с высшим образованием. Но этот очевидный факт явно не волновал старшину, и он взял меня в оборот с первого дня службы. Нужно прямо сказать, глаз у него был наметан, и он не пропускал ни одного моего нарушения.
Откуда-то узнал, что отец мой полковник, и положение мое еще больше осложнилось. «Стыдно, — кричит, — прикрываться авторитетом отца! Где воинское достоинство?» А ребята слушают и посмеиваются.
— Профессор опять проштрафился! — шептал комсомольский секретарь Бурмов.
Потом собирает собрание. Заставили меня отчитываться, критиковать себя, обещать. Просто умора! Больше всех давил на меня Бурма. «Перед долгом, — кукарекал он, — все равны! Тут не помогут ни отцы, ни дипломы».
«Ах, дьявол вас побери! Вам что, заняться больше нечем, кроме меня?» Встал я, решил огрызнуться, но вовремя сообразил. Все получилось наоборот. Полностью признал свою вину. Рассказал, как трудно таким, как я, пришедшим прямо из университета, привыкать к суровой военной жизни. «Разве возможно, — спрашиваю их в упор, — из мира Пушкина и Гоголя, Сартра и Сэлинджера, Кафки и Камю сразу войти в железный порядок казармы и ни в чем не ошибаться? Но кто из вас заглянул мне в душу, кто протянул
