знай! Бражничать да Марине Юрьевне наряды покупать – на это у тебя деньги есть, а войску платить – так и нету! Тоже царь выискался! Этакими царями забор подпирать! Станет круль Жигмунт к тебе послов посылать! Вот погоди, Сапега придет, он с тобой поговорит!
И Рожинский, застучав сапогами, вышел вон и хлопнул дверью.
В соседней горнице настала мертвая тишина. Михайла сидел, не смея перевести дух, точно на него навалилась тяжелая плита.
Он еще ничего не мог сообразить. Чувствовал только, что все перевернулось и ему не за что ухватиться. Он забыл, где он, не думал, что дальше делать, забыл про Степку и сидел на сундуке, точно все тело его налилось свинцом.
Дверь отворилась, и послышались легкие шаги.
– Дмитрий, ты? – раздался молодой, немного резкий голос. – Чего ж не идешь? Будешь шаль брать?
– Не до шалей теперь, – тревожным голосом ответил Дмитрий Иванович. Помолчав, он заговорил опять:
– Слушай, Марина! Рожинский тут был. Кричал на меня, вражий сын! Убил бы его, дьявола! Войском стращает. Платить велит. Сапега из-под Троицы приехал. А грошей нема. Грозит, что разойдутся все. Что теперь делать? Убьют, бисовы дети. Ну, да мы еще поглядим, кто кого? – хвастливо прибавил он.
– Глуп ты, Дмитрий, – прервал его резко сердитый молодой голос. – Что ты без поляков? Голыми руками Шуйского выгонишь, что ли? И чего расходился? Первый раз, что ли, Рожинский на тебя цыкает! Всегда-то ты так. Что мальчишка! То в глаза ему глядишь, то хочешь, чтоб он в ноги тебе кланялся, как заправскому царю. Дурень ты! А только гляди: не прогонишь Шуйского, не станешь царем на Москве, – я с тобой не останусь. Я ведь венчанная царица, не забудь! На меня сам патриарх корону возложил.
– За меня донцы! – крикнул Дмитрий Иванович. – Весь народ московский за меня! Шуйского никто не почитает. Лазутчики доносят: его скинуть сговариваются. Я рать под Москвой соберу и позову тебя. Мне без тебя нельзя в Москву входить. Приедешь?
Наступило молчание.
– Приеду, – прозвучал короткий ответ.
– То-то! – проговорил Дмитрий Иванович, ободрившись. – А то, гляди, коли один я войду и признают меня, потом и не суйся. Не очень-то вас, ляхов, москвичи жалуют. Скажу – развелся. Боярышню за себя возьму.
– Ха-ха-ха! – раздался сердитый смех. – А я скажу: развода не даю… Ну, не дури! Сказала – приеду, коли одолеешь Шуйского, и приеду. А пока прощай!
Застучали быстрые шаги и хлопнула дверь.
Опять воцарилось молчание.
Михайла и головы не поднимал. Ужас сковал его. Что же это? Как же Болотников говорил…
Вдруг дверь резко распахнулась, чуть не придавив Михайлу к углу, и в сени вышел Дмитрий Иванович.
Не заметив его, Дмитрий Иванович скинул парчевой кафтан, натянул крытую темным сукном шубку, сверху накинул темный плащ с капюшоном, надел шапку, раскрыл дверь на крыльцо, которой раньше Михайла не заметил, и быстро сбежал по лестнице.
Михайла встал, приотворил ту же дверь и тихонько выглянул наружу. Темная фигура быстро пересекла двор и вышла за ворота.
Михайла плотно закрыл дверь и сел на сундук.
Через несколько минут в соседнюю горницу опять кто-то вошел и, пройдя ее, заглянул в сени.
– Михайла, ты? – спросил Степка. – А где ж государь? Он к Марине Юрьевне не приходил. Он мне велел гнать в три шеи полячишек этих. Идем!
– Погоди, Степка, – заговорил Михайла срывающимся голосом. – Сядь тут. Сказать мне тебе надо.
– Чего тебе? – нетерпеливо ответил Степка. – Ране тех прогоним.
– Говорю, сядь! – настойчиво повторил Михайла.
Степка удивленно посмотрел на Михайлу, но спорить не стал. Он сел и еще раз поглядел на него.
Михайла молчал. Не так легко было сказать, что случилось. А надо было.
– Степка. – начал он наконец, – Дмитрия Иваныча нет тут боле.
– Как нет? Что ты брешешь. Тут же он тотчас с Рожинским говорил, – тот-то меня и не пустил в горницу, – а там с царицей, с Мариной Юрьевной…
– То так, – подтвердил Михайла. – А там… Видишь кафтан? – прервал он сам себя.
Степка с удивлением приподнялся и кивнул.
– Ну, скинул он его, – продолжал Михайла, – надел суконную шубу, плащ да в ту дверь и ушел.
– А что сказал?
– Не видал он меня. Крадучись он. Не вернется он боле. Так он Марине Юрьевне сказал. Велел, как под Москвой войско соберет, к нему приезжать.
– А мне за собой, что ли, велел?
Михайла отрицательно покачал головой.
– Стало быть, при Марине Юрьевне я ноне буду.
Михайла с сожалением посмотрел на Степку. Не понял он, что случилось. Думает, вперед уехал государь, а там царица за ним поедет. Не сумел он, Михайла, объяснить.
– Погоди, Степка, – заговорил он опять, увидев, что Степка хочет итти в горницы. – Ты, гляди, Рожинскому не сказывай, что государь ушел.
– Стану я с тем ляхом говорить! Ишь, нос дерет, что гетман. Со мной, небось, сам царь разговаривает.
– Да он и с царем как говорил, послушал бы ты, – перебил Михайла. – Ругался, прямо сказать! Он Дмитрия Иваныча за царя и не почитает, – прибавил Михайла, понизив голос.
– Как – за царя не почитает! – вскрикнул Степка. – А кто ж он, как не царь? Да ты чего ж молчишь? Царь же он! Ивана Васильевича Грозного сын. Только что Шуйский его с трона согнал, как он первый раз с Польши приходил.
Степка растерянно смотрел на Михайлу.
– И я так полагал, – проговорил Михайла. И вдруг ему вспомнилось, как Марина Юрьевна сказала: «Я ведь венчанная царица, не забудь!» Точно ее только венчали, а его нет. Неужто не тот он Дмитрий Иваныч?
– Ну! – дернул его за рукав Степка. – Чего ж замолчал? А ноне как полагаешь?
– Ох, не знаю я, Степка. А только – неладное у вас тут творится.
Степка стоял перед Михайлой, как потерянный. Он весь стал белый, а руки и ноги у него начали дрожать.
– Да что ж то, Михайла? – пробормотал он. – Кто ж он, как не царь? Царь же всё был. Год цельный. И патриарх до его с почетом. Не может того статься! – крикнул он вдруг. – Брешет тот лях про̀клятый!
В эту минуту в соседнюю горницу вошло несколько человек, и там заговорили громкие голоса.
Михайла и Степка испуганно притаились.
– Где ж государь? – спросил кто-то. – Царица Марина Юрьевна велела позвать.
– Видишь – нету.
Дверь в сени приотворилась, просунулся длинный нос дьяка Грамотина.
– Степка, ты чего тут? – спросил он с удивлением. – Государя не видал?
– Н-е-е-т, – пробормотал Степка, оглядываясь на Михайлу.
– Пойдем-ка во двор, – сказал Михайла, когда голова Грамотина скрылась. – Приставать начнут.
В соседней комнате голоса стихли, и
