зубы.
«Поразмысли над этим».
«Я думал, что буду гораздо более лучшим лидером, чем Эрбрехен».
«Ты думал о том, что будешь гораздо более могущественным Поработителем, чем Эрбрехен».
«Нет, я не…»
Он уставился на Миссерфольга, так и лежавшего в грязи у его ног. Бывший генерал не осмеливался убраться прочь с глаз Моргена без приказа. И Бюль все так же стоял с топором наготове, не собираясь ни двигаться, ни действовать, ни прерывать размышления, в которые погрузился его бог. Как долго Морген уже стоял здесь, глядя на Миссерфольга? Не важно. Он – их бог, и они подождут.
«Ты уже почти раздавил его разум; он уже почти настолько же безмозгл, как какой-нибудь отупевший последователь Эрбрехена», – сообщил Нахт.
Морген закусил нижнюю губу, борясь с жестоким искушением, разрывавшим его на части.
«Эрбрехен был злым».
«Если поработить человека ради великой цели, а не для собственной прихоти, будет ли это злом? – спросил Нахт. – Но ты в любом случае не Эрбрехен. Ты на него совсем не похож и никогда не сможешь стать таким, как он».
Это было правдой. Идея править цивилизацией безмозглых марионеток совершенно не прельщала Моргена. Ему припомнилась их с Вихтихом беседа в «Ляйхтес Хаусе»: причины имеют значение. Забрав – украв – у людей их волю, он отобрал бы и их собственные причины стремиться к совершенству. Как бы больно ему ни было это признавать, он должен оставить своему народу его недостатки. По крайней мере до тех пор, пока у него не появится возможность сделать их совершенными, но оставив им выбор.
Морген глянул на свое отражение.
«Я не стану порабощать свой…»
«О, ни в коем случае. Но группа людей, которых ты полностью контролируешь, которым ты можешь доверять, потому что они абсолютно лояльны тебе… Очень полезны такие люди могут оказаться».
Морген все еще колебался.
«Никто не должен этого знать, – добавил Нахт. – Они станут твоими глазами и ушами среди твоих собственных жрецов».
«Но тебе-то зачем бы это предлагать?»
Морген посмотрел на свое Отражение.
«Не доверяй ему», – напомнил он себе. На первый взгляд, предложение Нахта имело смысл, но каковы интересы самого Отражения в этом деле?
«Я хочу вовсе не того, что ты думаешь», – сказал Нахт.
«Ты хочешь занять мое место, стать настоящим».
Отражение беззаботно, по-мальчишески рассмеялось.
«Ладно, я хочу именно того, что ты думаешь. Но тебе не понять моих методов. Ты не сможешь понять их… пока не станет слишком поздно».
«Опять манипуляции», – прорычал Морген.
«Нет. Честность. Я вовсе не собираюсь вырывать власть из твоих рук. Ты сам отдашь ее мне».
«С чего бы?»
«Скоро узнаешь. Но тебе нужно держать в руках нашу церковь…»
«Мою церковь».
«…пока не придет время. Кёниг и Крах плетут интриги против тебя».
Конечно, они плели. Иногда Моргену казалось – весь мир хочет, чтобы он потерпел неудачу в своих начинаниях.
«Крах – гефаргайст, – сказал Нахт. – У него уже есть свои люди – жрецы, которых он поработил своей волей, – и теперь они действуют в его целях».
На лице Отражения снова сверкнула дерзкая ухмылка. Она напомнила Моргену Вихтиха, тот часто так ухмылялся. Где, черт возьми, шатался мечник? То, что он лишился статуэток для контроля над Вихтихом и остальными, до сих пор страшно огорчало Моргена. Здесь он чувствовал себя маленьким, его сила была ограничена. Возможно, ему не стоило покидать Зельбстхас. Было ли ошибкой покинуть центр своей силы, отдалиться от людей, которые верили в него? Неужели именно этого и добивались Кёниг и Крах?
«Неужели им удалось провести меня?»
Что затевают эти неблагодарные ублюдки в Зельбстхасе? Он должен вернуться в город, разрушить их глупые планы. Но если он это сделает, сможет ли впоследствии опять присоединиться к армии? Политическая граница между Зельбстхасом и Готлосом существовала только в сознании жителей двух городов-государств. Это было не более чем общепринятое человеческое убеждение. Может ли оно остановить его, снова заточить в городе, как ловушке? Если он покинет армию, а Нахт так и будет ошиваться при войске… От необходимости принять решение в отсутствие информации, которая сделала бы возможным принять самое верное из них, у него даже голова заболела.
«Чего им в голову не придет ожидать от тебя – что у тебя есть собственные шпионы, – продолжал Нахт. – Они знают, как сильно ты доверяешь людям. И уж конечно, ни один из них не ожидает, что используешь всю свою мощь гефаргайста против кого-нибудь из своего народа. Твоя сила намного превосходит силу Краха. Любой, кого ты поработишь, останется верен тебе навсегда, сколько бы Крах ни старался переманить этого человека на свою сторону».
«Они недооценивают меня», – сказал Морген.
«Нет, – ответило его Отражение. – Они знают, каков ты. Они не в силах предвидеть твои поступки только тогда, когда ты предпринимаешь нечто неожиданное для них».
Самодовольный ублюдок был прав.
«Я порабощу парочку гайстескранкенов и отправлю их обратно в город, присматривать за Кёнигом и Крахом».
Однако для этого пришлось бы согласиться со своим Отражением, а одна мысль об этом глубоко уязвляла Моргена. Даже несмотря на то, что этот грязный трахатель коз был прав. Именно поэтому.
«Помнишь, что я говорил о практике?» – спросил Нахт.
«Практика – путь к совершенству».
«Правильно. Ты никогда никого раньше не порабощал. Тебе нужно попрактиковаться. Нужно сделать это правильно. Идеально верно».
Миссерфольг так и лежал в грязи у ног Моргена, ожидая, когда бог позволит – прямо прикажет – ему убираться прочь. Мужчина выглядел жалко. Его униформа, обычно едва хрустящая от чистоты, вся была уделана грязью. Глаза его были полны уныния.
«Да, – сказал Нахт. – Он идеальный первый кандидат. Никому и в голову не придет, что после этого всего ты захочешь оставить его в своих союзниках».
Морген опустился на колени рядом с Миссерфольгом, положил руку ему на плечо.
– Ты поможешь мне? – прошептал он, направляя свою волю – свою нужду в генерале – на личность мужчины.
Миссерфольг в единый миг отказался от всякой ответственности за себя, свою жизнь и выбор. Морген почувствовал себя грязным, оскверненным. Но это тоже было хорошо. Миссерфольг по-прежнему поклонялся Моргену, но теперь его бог был нужен ему.
Морген вспомнил Поработителя и его грязных последователей.
– Мыться будешь каждый день, – выдохнул он на ухо Миссерфольгу. – Утром и после обеда. Три раза в день – принимать пищу.
Ему вспомнилось, как Эрбрехен рявкнул на кого-то из своих потерявших всякий разум фанатиков, который присел посрать прямо перед ним.
– Испражняться – только в уборной, как и все остальные.
По крайней мере до тех
