«пройдоха» – и я внезапно вспомнила, что именно должна была выудить из недр памяти, о чем мое подсознание пыталось сообщить мне с той самой минуты, как я проснулась.
Под изумленными взглядами своих родственников и адвоката я сняла очки, положила их на кофейный столик, затем аккуратно стянула бороду и усы, с облегчением подумав, что больше мне уже не придется носить эти ужасные аксессуары.
На лицах собравшихся недоумение сменилось искренним шоком.
Затем я сняла пиджак, испытывая такое облегчение, будто избавила руки от оков, и наконец заговорила своим нормальным голосом:
– Я Мария Пурификасьон.
И гордо вскинула подбородок. Я нисколько не стыдилась того, что сделала, – особенно теперь, когда для меня все стало на свои места.
Каталина прикрыла ладонью рот.
– Что?! Пурификасьон?! – Анхелика глядела на меня, точно на внезапно ожившую статую. – Но зачем вам это понадобилось? Зачем было так нас обманывать?
– Потому что мне требовалось выяснить, кто из вас послал на мой корабль Франко, чтобы меня убить. Потому что я боялась за свою жизнь и ни одному из вас не могла доверять после того, как Франко убил моего мужа.
Тут все они заговорили разом. На лицах их явственно читалось неверие, замешательство, а у Каталины – еще и глубокое душевное потрясение.
Наконец решительный голос Анхелики перекрыл остальные:
– Вы сильно ошибаетесь. Никто из здесь собравшихся не мог такое совершить.
Я обвела глазами присутствующих, и наконец взгляд мой вперился в виновницу злодейства:
– Увы, один из вас все же это сделал. – Я с вызовом подняла подбородок. – Раз уж у нас тут выдался день признаний – быть может, ты поведаешь нам правду, Элиза?
По-прежнему держа поднос, Хулия уставилась на меня в упор, и ее глаза наполнились слезами, как я поняла, бессильной ярости.
Сестры, не веря своим ушам, повернулись к служанке.
– Элиза? – изумленно переспросила Каталина. Хулия – или Элиза – отставила поднос на боковой столик. На мгновение мне показалось, она сейчас сбежит, однако служанка просто стояла, глядя на свои руки, которые сейчас дрожали почище моих.
– Я не знаю, о чем говорит этот… человек.
– Не стоит отпираться, – сказала я ей. – Я видела, что у тебя в комнате хранятся марионетки и другие театральные куклы. Твой отчим зарабатывал кукольными представлениями. Я читала об этом в твоих письмах к дону Арманду.
Утром, когда я разговаривала с Мартином и одновременно с интересом разглядывала имеющиеся в комнате Хулии вещицы, я увидела на одной из полок куклы Красной Шапочки и Волка, спрятанные между другими куклами и украшениями, однако не придала этому значения. Тогда не придала.
– А еще тебя выдает Рамона, – продолжила я. – Она постоянно талдычит что-то про волка. Нечто вроде: Cuidado con el lobo[80]. Я слышала, как ты утром напевала эту песенку. Должно быть, Рамона от тебя и выучила эти слова.
– Бог ты мой, о чем таком она толкует? – спросила Анхелика Элизу.
Та нахмурилась. Впервые за все время я заметила, насколько ее жесты и мимика напоминают Каталину, – и тем не менее девушки были очень разными.
Теперь для меня все получило объяснение. Элиза внедрила Майру в дом Аквилино, чтобы выведать информацию обо мне и об отцовском завещании. Она подделала отцовскую подпись на чеке. Разумеется, у нее имелся доступ к его чековой книжке, к образцам его подписи, а Франко она заплатила за работу карманными часами и обещанием поделиться с ним большими деньгами. Я перевела взгляд на Каталину. Это она была той загадочной женщиной, которую без памяти любил Франко, и он совершил это злодейство, чтобы стать ей ровней.
– Caperucita[81], – без тени эмоций произнесла Элиза. – Так назывался спектакль, что мы показывали для детей.
– Почему же ты нам не призналась, что ты Элиза? – возмутилась Анхелика. – Ведь ты же прожила здесь три с половиной года.
– Я собиралась сказать, – стала объяснять Элиза, не глядя той в глаза. – Я приехала сюда, полная решимости рассказать вам правду. После того, как наши матери умерли, уже не было смысла что-либо скрывать. Но дон Арманд с его провалами сознания толком не смог меня вспомнить. Сперва, когда я сообщила ему, кто я, он заключил меня в объятия, – тут голос ее дрогнул, – но потом, уже на следующий день, он напрочь обо мне забыл. Он снова и снова спрашивал меня, кто я такая. Единственная дочь, которую он помнил и которая действительно имела для него значение, – это Мария Пурификасьон, его первенец, его законная, европейская дочь. – Затем в ее голосе засквозила горечь. – Я же для него являлась позором, потому что моя мать была mestiza[82], – она презрительно фыркнула, – служанка. – Утерев слезы, Элиза расправила плечи: – И его жена не желала нас тут видеть.
Каталина опустилась в кресло, прижав ладонь ко лбу.
– Это я знала! – с досадой воскликнула Анхелика. – Мои родители все время из-за вас пререкались.
– Ты знала? – удивленно переспросила Каталина.
– Но тут я все же кое-чего не понимаю, Ху… Элиза, – вмешался хриплым голосом Альберто. – С чего ты решила, что ежели Пури умрет, то ты получишь ее часть наследства?
Элиза скрестила руки на груди.
– Я знала, что Анхелика со мной поступит справедливо. Я слышала, как она говорила с отцом за несколько дней до его кончины и убеждала его, что меня надо разыскать и что будет справедливо, если и я получу часть наследства. Она помнила меня еще маленькой девочкой и помнила, как ее мать выгнала нас с матерью с асьенды. Она понимала, что с нами обошлись несправедливо и что я тоже заслуживаю часть отцовского состояния. И отец с ней согласился. Вот только он умер до того, как смог сообщить об этом решении господину Аквилино. – Тут она повернулась ко мне с глазами, полными слез: – А ты никогда ничего подобного не понимала! Ты бы просто явилась сюда и забрала все деньги и всю землю, которой ты ничем не заслужила. Тебя тут не было рядом с умирающим отцом, ты не ухаживала за ним, как мы. Ты не убирала за ним рвоту, не меняла испачканную постель и не делала ему уколы, без которых он не мог обойтись. И тем не менее он очень любил тебя и говорил о тебе не переставая.
– Не понимаю, почему ты не призналась мне, кто ты на самом деле, – сказала Анхелика.
– Потому что ты так огорчилась из-за Пурификасьон и наследства, что я решила: ты сразу спровадишь меня прочь. А я хотела все устроить как следует и для тебя, и для всех нас, – обратилась она
