хочу уходить.
– Ладно, спасибо тебе, – сказал он. – Мне пора, а то пропущу последний поезд.
Я попрощался с ним на станции. Ханс сел в поезд, шедший на север. Я посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на картонку от чая, на которой он написал свой номер телефона.
Я позвонил ему и зашел за ним после уроков.
У него были веснушки на лице. Он двигался маленькими шагами, даже когда бежал. Смеялся, как будто был очень счастлив, что жизнь его идет именно так, и его губы изгибались изящной дугой. Он покусывал их, когда задумывался, пытаясь заглушить душевную боль физической. Рисовал аккуратно, зато раскрашивал рисунки, разбрызгивая по ним яркие цвета.
Он разъедал меня, как морская вода, и я знал, что если он попросит, я умру за него.
Он проникал мне в кровь сквозь слизистые мембраны, подобно запаху. Когда он впервые взял меня за руку, я едва не лишился чувств.
Он стал для меня единственным спасением. Единственной причиной, по которой я еще жил. Необоримый, как земное притяжение, он тянул меня вглубь, к самому ядру. И каким же хрупким он оказался!
Насколько откровенен я был с ним и насколько осторожен! Я чувствовал себя последним поэтом, последним хранителем прекрасной легенды.
Много дней спустя закат опять окрасил его кожу в розовый цвет. Когда я нежно поцеловал его запястье, когда склонился над ним гигантским привидением, его шрамы наконец перестали иметь для меня значение.
Когда мы целовали друг друга, когда я думал, что все будет хорошо, мне внезапно стало ясно, что Ханс всегда напоминал мне старшего брата. А Иви – меня самого.
«Он так тебя любил…»
19
Иви прокручивала в голове их разговор с Айзеком на крыше. Она включала телевизор, пытаясь отогнать голоса, звучавшие снова и снова. Но он возвращался к ней во снах. Она видела, как он плачет; трагической безмолвной фигурой он вставал перед ее глазами.
Она нашла убийцу Ханса, и он был мертв. Ей следовало порадоваться, как говорил Ховард, и постараться начать жизнь заново, но Иви не знала, какой жизни хочет, поэтому не видела в этом смысла. Просыпаясь по утрам и глядя в зеркало, она повторяла: «Улыбайся. Он убил Ханса, но ты нашла его, и теперь он мертв. Ханс был бы доволен. Он точно улыбался бы».
«Я хотел, чтобы ты увидела меня».
Иви не интересовали мотивы Айзека. Ей было все равно. Слуховые галлюцинации и ночные кошмары измучили ее до предела. Каждый раз, когда она слышала имя Ханса, у нее перехватывало дыхание. Ей не хватало воздуха; кислород не проникал в легкие. Впервые в жизни ей хотелось сбежать, спрятаться от проблем. Казалось невозможным продолжать дальше, казалось, что она разваливается на части. Гнев и скорбь, питавшие ее тело и душу, медленно отступили, и она превратилась в пустую оболочку. А потом поняла: нет, она не пустая. Она плавится, трансформируется. Превращается в кого-то другого, более жестокого.
Она училась улыбаться, стоя перед зеркалом в ванной. Растягивала рот, гримасничала.
«Смейся, Иви».
Слезы капали в раковину. Капля за каплей, пока она не вытирала их тыльной стороной ладони. Она так устала – от всего на свете. Механически проживала день за днем: ложилась спать, просыпалась, вставала, смотрелась в зеркало, умывалась, ела… Пыталась собрать себя по частям, сложить из осколков подобие нормальной жизни.
Тайбэй был таким многолюдным! Она смотрела на домохозяйку, развешивавшую на балконе белье. Слышала, как стучат лопатки, перемешивающие лапшу в сковородах-воках, как плачут дети, как гудят стиральные машинки и звонят звонки на лестничной клетке. Убийца был мертв, но она все так же злилась – настолько, что ей начинало казаться, будто, кроме злости, в мире ничего не осталось.
«Ты похожа на него».
Как обычно, окно у нее над головой было приоткрыто. Иви лежала на кровати, и солнце освещало колышущуюся занавеску. Волны тени и света пробегали по ее щеке. Она невольно морщилась, прикрывалась от солнца рукой. Тепло пропитывало ее кожу. Она не могла сказать, встает солнце или садится. Время не имело значения. Она ела, когда ощущала голод, и ложилась спать, когда уставала. Иногда у нее звонил мобильный телефон. Почему-то ей казалось, что вокруг очень тихо, несмотря на фоновые шумы – даже когда был включен телевизор.
«Кому, как не тебе, знать, на что способен человек ради любви».
Он не рассказал ей подробностей о смерти Ханса, но его боль была подлинной. Так что же произошло?
Его взгляд перед падением запечатлелся у нее в мозгу. Иви не могла понять, что таилось в этом взгляде, пока наконец ответ не пришел сам собой: освобождение. Облегчение. Избавление.
Кровь прилила к голове, мысли закружились вихрем. Освобождение от чего? Почему в последний момент он испытывал облегчение? Может, потому, что считал исполненным свой долг перед покойным? Перед Хансом? Нет, было что-то еще, какая-то другая причина. Он стремился найти ее не только для того, чтобы попросить прощения. Иви стремительно перебирала картинки того дня, каждую деталь: черепицу на крыше, выражения лица Айзека, момент его падения, каждое слово, которое он произнес…
Он шаг за шагом заманивал ее в студию, а не куда-то еще, но почему? Почему он хотел, чтобы она стала свидетельницей его смерти именно там, а не в каком-нибудь другом месте? Он использовал ее, чтобы его смерть не была напрасной. Он сказал, что не может больше бежать. Упомянул о пляже. О хижине. О матери. О любви. Фразы и слова кружились у Иви в голове. Сталкивались, смешивались, разбегались в разные стороны. И вдруг среди кружения возникла теория – пока не оформившаяся, но тревожная.
Иви резко села, сдернув одеяло. Недоверчиво скривила рот. Он хотел защитить самого дорогого для него человека, верно?
Айзек. Любовь.
Солнце упало на ее исхудалое лицо, превращая его в черно-белую фотографию.
Отчаянная решимость выражала его стремление к освобождению и искуплению, но его главной мотивацией было защитить того, кого он любит. Иви приложила руки к груди, пытаясь унять колотящееся сердце.
«Помоги мне», – произнес он одними губами.
Как Норман Бейтс. Он не мог убежать от своих сложных противоречивых чувств к матери. Он унаследовал от нее ее болезнь. Он одевался в ее одежду, говорил, как она, и думал, следуя ее логике. Но мать Айзека жива. Он не только был ее наследником, но и выполнял ее приказы. Шепот в ухе невозможно игнорировать.
Он сделал это из-за нее.
«Мадам Роша» были не только наживкой, но и криком Айзека о помощи. А
