словно весь мир замер — на ее груди, животе, бедрах и длинных, сильных, как у породистой лошадки, ногах. Глядел и наглядеться не мог. И даже зная, что глядят другие, с ума сходя от напомнившей о себе первобытной ревности, твердившей, что нужно закрыть ее собой, чтоб не смотрели, все-таки признавал: эта женщина рождена, чтобы быть вот там, на подиуме, в ярком свете. Как жаль, что он в молодости этого не понимал. Как жаль, что даже не думал об этом. Какая же жесть, что он хочет ее еще сильнее, чем тогда.
Вот она в самом конце, последняя, с белоснежными крыльями. Ее за руку вела модельерша. Они улыбались друг другу, как старые подруги, и посылали воздушные поцелуи в зал. В ту секунду Назар на него и наткнулся. Его взгляд следил за Миланой, и лишь на мгновение мазнув им по гостям с другой стороны сцены — заметил. Давида Коржицкого, пожиравшего Милану не менее голодными глазами, чем сам, — он заметил. И не поверил себе сначала. Показалось. Что этому полудурку тут делать? Надеялся же, что проехали. Тряхнул головой — и нифига. Не развеялось. Этот баклан, ничего на земле не видя, жадно и липко ощупывает взглядом Милану.
Назар едва с места не сорвался в ту же минуту. Ослепила вспышка фотоаппарата, вырубая все прочие чувства, кроме единственного — дикого желания заявить: моя! Где бы ни была, куда бы ни отправилась, что бы ни делала! Кулак на колене — сжался. Шамрай, как животное, готовое к броску, подался вперед. И вмиг все закончилось. Коржицкий исчез за телами поднимавшихся со своих мест людей, и Назар не успел понять, как попасть туда, к нему поближе. Как корова языком слизала. Немного подбадривало то, что Милана тоже уже ушла… куда? За кулисы, что ли? Может, она даже не в курсе, что Коржицкий тут? Не могла же… так упоенно, так голодно целоваться с ним и в то же самое время ждать тут своего хахаля? Бред ведь.
Как и тогда, много лет назад, тоже был бред, а он поверил.
Сейчас — нельзя.
«Нельзя», — сказал себе Назар, допил бокал виски, оказавшийся в руке, и поднялся со стула, позволив толпе вынести себя наружу, на улицу, где под вечерней иллюминацией из тысячи огоньков и экранов продолжился праздник, который казался ему чем-то крайне далеким, ненастоящим, словно из другого мира, не с ним. Где он со своими недрами, и где Милана, которая всегда на вершине? Даже этот ее Коржицкий — отличное приложение к статусу звезды.
И вопреки собственным запретам, Назар все сильнее заводился, не понимая, как ему приблизиться к Милане, когда она работает. Так до окончания торжественной части ни черта и не придумав, он поплелся на афтерпати — приглашение от Дарины включало и его. Уж там-то Милана точно могла бы быть посвободнее, он бы подошел, и он… он бы попробовал сказать ей обо всем, что так долго его мучит. Господи, столько лет мучит!
Букет разноцветных тюльпанов в руках казался ему похожим на надежду быть услышанным. Заказал их еще накануне, перед вечеринкой — доставили в клуб. Он забрал его у курьера и двинулся внутрь, чтобы еще через пять минут отправить эти чертовы цветы в ближайшую урну.
Милана и Коржицкий стояли едва ли не на всеобщем обозрении — она явно собиралась танцевать, а Давид преградил ей дорогу. Он протягивал ей ладонь, а она вкладывала в нее свои пальцы. Чтобы вместе с ним исчезнуть где-то среди танцующей толпы и больше уже не появиться. В то время как Шамраю жаром полыхнуло в лицо и прямо там он чуть не подох, не понимая, как бороться с собой, которым опять овладели демоны.
Дежавю.
Чертово дежавю, от которого не скрыться, которое можно только попытаться залить.
Он и пытался, заказав у бармена стакан какого-то термоядерного бренди, не закусывая, глядя в одну точку и не понимая… ни черта уже не понимая — как она могла так отчаянно касаться его губ своими — такими же соскучившимися. А теперь уйти с вечеринки вместе с Коржицким. Ну разве же такое возможно? Или он просто сошел с ума? Нажрался и смотрит глюки?
И многое бы отдал за последнее, но ведь букет тюльпанов, все еще торчавший из урны, когда он, пошатываясь, выбирался наружу, говорил об обратном. Ему никогда не нужно было много алкоголя, чтобы опьянеть. Похрен на размеры туши — с непривычки он слабо контролировал допустимую дозировку. Сейчас ушел в тот момент, когда понял, что уже развезло. Выполз на воздух, вдохнул его, почти не соображая, какого хрена ему теперь делать, зачем вообще приехал в ебучий Милан. А после того, как к нему подкатила машина такси и он рухнул на заднее сидение, то, даже не задумываясь, назвал отель, в котором остановился. И в котором Миланка остановилась — на другом этаже, но так рядом. Эту инфу он тоже от сына получил накануне. Ему казалось, что Даня надеется… он и сам надеялся, черт подери! Он до сих пор надеется! И сдохнет, если Милана там — не одна. Или если ее нет, потому что это значит только одно: она трахается со своим Коржицким.
А он хоть всю ночь под ее дверью просидит, лишь бы только увидеть. Вот пускай и она тоже увидит. Что именно — Назар не придумал. Зато проходя по холлу гостиницы, обнаружил очередной цветочный, в котором тюльпанов вовсе не было, зато были розы, метровые, рубиновые, чтобы по-богатому.
И, поднимаясь на лифте, продолжал гадать: на месте она или ушла гулять. От него гулять.
Но услышав шаги за дверью после собственного настойчивого стука, вдруг ощутил себя враз протрезвевшим и не понимающим, что говорить ей теперь.
Не интересуясь, кто ее беспокоит, Милана появилась на пороге умытая и с мокрыми волосами, рассыпавшимися по белоснежной ткани пушистого халата. Ее удивление слишком быстро сменилось сердитостью.
— Зачем ты здесь? — спросила она Назара, не здороваясь.
— Нельзя, что ли? — грубо огрызнулся он и застыл, разглядывая ее — вот такую… домашнюю, что ли? Теплую, манкую, соблазнительную… господи, если у нее что-то было сейчас с Коржицким, он снесет нахрен отель.
— Причины у тебя точно нет, — хмуро проговорила Милана, — и я
