можно сфотографировать Мурманский полуостров. Можно стать воздушным асом. Можно стать воздушной планетой. И будешь уверен, что эту планету примут по учебнику. Значит, на пользу физики пойдет одна планета. Величина — оторванная в область дипломатии — дает свои колебания на всю дипломатию. А Илья Муромец дает колебания только на семью на свою…»
И мы быстро миновали его.
Но место тут славилось не только безумными нищими.
Идя старой Москвой, внимательный пешеход видел иной город, Москву призрачную — будто едва видимые нити указывали на недостроенные проспекты и призраки снятых статуй.
При прежней власти тут пробивали к центру широкую улицу, но, будто не предвидя заранее, упёрлись в старинный квартал. Улица кончилась, упёршись в Бульварное кольцо, обратив в пыль несколько исторических кварталов. Перед ней стоял дом, который постеснялся сносить знаменитый архитектор-басурман, который построил то здание, в котором сидел Архивариус.
Здание это было гигантским и выходило на две улицы. Что-то архитектору всё же не удалось — он хотел больше стеклянных переходов и окон, но не учёл русскую зиму. Не в силах оказались строители придумать систему обогрева и охлаждения. Не вышла у него и пешеходная зона под гигантскими, стоящими на сваях, корпусами.
Зато остального было в избытке — даже лифты тут были необычные — медленно, но неостановимо движущиеся. Здесь всё остановилось в тот неизвестный год, когда конструктивизм у нас сменился имперским ампиром. А ведь казалось, вот-вот и к мачте на крыше пришвартуется дирижабль. В здании действовала пневматическая почта — по крайней мере, я видел, как Архивариус засунул какую-то бумагу с красной звездой и аббревиатурой «РККА» в пластмассовый пенал и, повернув рычаг, запулил куда-то в глубины здания.
Я ещё спросил, как это всё великолепие не снесли при ремонте. Мой друг, бывший тогда помощником Архивариуса, сказал, что собирались — новый начальник действительно хотел снести всё лишнее, предать анафеме дубовые панели и прозрачные трубы под потолком, заменить всё пластиком и алюминием, но ему сделали внушение. «Сделали внушение» — звучало угрожающе, и я как-то переспросил.
— Нет-нет, с ним всё нормально, — ответил мой друг. — Но он переменил решение. Да и сам переменился.
Это звучало ещё более сильно, но я не стал расспрашивать дальше.
Сейчас мы заказали пропуска, подождали минут пять и поднялись всё в тех медлительных лифтах без дверей, которые двигались, кажется, вечно.
Приятель мой нервничал — и поделом ему было.
Я надеялся, что Архивариус даст ему не совет, не справку, а просто успокоение. Но настоящий мой план был жесток и мне было немного страшно за Ивана — я всегда опасался ситуаций, в которых вход — гривенник, а выход — рубль. Именно так всегда и приходится платить за исполнение желаний.
Именно так бывает, когда человеку, находящемуся на грани нервного срыва, кто-то посторонний советует поехать за город или напиться. И вот на следующий день, с раскалывающейся от похмелья головой, страдалец понимает, что жизнь переменилась. По крайней мере, проблемы у него другие.
Я позвонил в дверь в торце коридора.
Где-то в отдалении запел зуммер.
Прошло несколько минут, внутри двери что-то щёлкнуло, и она открылась.
Архивариус стоял перед нами — седенький, чем-то похожий на генералиссимуса Суворова, каким его изображают в фильмах.
Он молча всмотрелся в моего приятеля и смотрел ему в глаза долго — может быть, минуту.
Наконец он быстро отвёл глаза и взмахнул рукой:
— Я — Карл Иванович. Проходите, молодые люди.
Иван ему, кажется, понравился, и я знал, что это за проверка.
Архивариус Карл Иванович был непрост.
Всякого приходящего он ощупывал взглядом, это длилось недолго, секунды две. Но за эти секунды он успевал увидеть всю жизнь гостя и то, что он — негоден.
Меня он осматривал десять секунд — и из-за этой задержки потом выказывал большее расположение, чем многим. На восемь долгих секунд моя жизнь занимала его больше, чем иные. Потом я узнал, что было ещё минимум двое, чьи кандидатуры были тоже отвергнуты, но спустя полминуты.
Сейчас я, хоть и любил Ивана, но всё же испытал укол ревности.
Так или иначе, Архивариус несколько лет назад позволил мне приходить к нему на службу.
Я пользовался этим правом нечасто и сегодня не превысил незримого лимита.
Мы сели на дубовую скамью, покрытую корабельным лаком. Между нами и Архивариусом был широкий библиотечный стол. За деревянным барьером начинались шкафы хранилища, и, казалось, дальше уходили в бесконечность.
Висела над нами кованая люстра с серпами и молотами, горела зелёная лампа за столом архивариуса.
Стала нас обволакивать странная библиотечная тишина, в которой строго, как суровый доктор на обходе, шли напольные часы, похожие на поставленный стоймя гроб.
Пожалуй, стоило ради сохранения всего этого великолепия сделать внушение новому директору.
Товарищ мой назвал имя своей знакомой, но Карл Иванович сделал странное движение рукой.
— Нет, молодой человек, — перебил он. — Вспомните что-нибудь, какую-то черту, которая вам запала в душу. Не то, что вы считаете особой приметой, а то, что вам запомнилось самому. Первое, что придёт в голову.
Товарищ мой замялся.
Он помедлил, посмотрел на меня, ища поддержку, и наконец, сказал:
— Ну вот она… Она говорила мне «Миленький», и так говорила, будто она не сейчас жила, а была крестьянкой лет двести назад. Не всегда говорила, вы меня понимаете? В определённый момент… Но так я слышал это слово, и ноги у меня подкашивались.
— Очень хорошо, большего и не нужно.
Карл Иванович достал большую амбарную книгу и неспешно пролистал её.
— Месяца два вы её не видели?
— Точно так.
— Ну, так больше не ищите. Не надо вам её искать, всё для вас закончилось, и ничего больше не нужно.
Товарищ мой быстр на язык, а иногда даже скандалист, и я думал, он начнёт спорить, но нет, он вдруг согласился, только несколько поник головой.
— Не надо, не надо, — повторил Архивариус.
Слова его были произнесены так, что прямо в воздухе разлилась гипнотическая уверенность, что не надо. Никто не виноват, но — не надо. Хватит, одним словом.
По моему знаку приятель достал припасённую в портфеле большую бутылку коньяка, и Архивариус позвонил.
На звонок вышла женщина в синем халате с тремя бокалами на подносе.
Она неодобрительно оглядела нас, но поставила поднос на стол совершенно беззвучно. Кроме бокалов там был только блюдце с шоколадом и бутылка с минеральной водой.
Женщина исчезла так же беззвучно, а я принялся разливать коньяк.
— Вы понимаете, что теперь окажете мне услугу? — спросил Архивариус.
— Ну, да — ответил мой приятель, которого, впрочем, я
