меньше чем в день; из них некоторые поднимаются и к небу. Город на дереве и еще один в отдалении, а соединяют их веревки с грузом, повозками и зверями в клетках. Еще на одном рисунке просто веревка в узлах; веревка привязана к дереву и обернута вокруг больших колес, которые соединяются с колесами поменьше, а затем снова с большими, и еще, и еще. С каждым рисунком выявляется что-нибудь новое. Вот дом наверху дома, а тот еще наверху, и так выше облаков, до самого неба.
– Такие высокие, что смутили бы богов, – замечает Соголон.
– Вот. Теперь ты знаешь, зачем они даруют такую мудрость женщине – чтобы никто на них никогда не посмотрел, а если и посмотрел, то не увидел. Я как-то показала это своему отцу, а он только расстроился.
– Почему же?
– «Такое смелое видение никогда не пришло бы Ликуду, – сказал мой отец. – Ликуд ночами спит, но совсем не видит снов».
– Я уверена, он…
– Ты знаешь, что я имею в виду.
Соголон приподнимает свиток.
– Веревка и колесо. Они действуют как бы вместе, но эта премудрость всё еще от меня ускользает, – говорит Эмини.
– А можно просто и честно?
– Изволь. Кто бы еще явил мне эти сны, кроме богов? Кто еще дал бы мне видеть новую землю, возрастающую из грязи, а затем еще и руки, чтобы изобразить ее? А затем нашептал секрет о веревке; о том, как она может двигать неохватные по огромности вещи; возводить башни, что дотягиваются до небес, и из запруд делать реки еще более мощные, чем водопад Утумби. Двери отпадет нужда открывать, потому что их своим натяжением будут открывать те же веревки. А повозку или короб, пусть хоть с десятью волами, веревка будет сама тянуть вверх, с этажа на этаж, или даже доставлять в город воду. Кто еще, кроме богов, дал бы мне столько ответов лишь затем, чтобы проклясть одним-единственным вопросом? Если веревка тянет всё, то что тянет саму веревку?
– Если боги расскажут еще и это, они станут не нужны.
– Верно. Твоя правда. Послушайте эту богохульницу! – смеется Эмини искристым смехом. – Или, может, мне ниспошлют божественных быков, ведь такая работа непосильна и для сотни рабов – да что там сотни, даже множества на множестве! А мы возьмем и пленим огонь, или, может, воду, или то, что ночью отталкивает от берега море с тем, чтобы дать ему волю днем. Ты когда-нибудь думала о такой силе? Это ж всё равно что целую бурю упрятать в горшок!
– Так, наверное, могут рассуждать только безумные.
– Люди считают, что мир плоский, как лепешка, – а вдруг он округлый, как утроба? В самом деле, безумные разговоры. Это просто видение того, чему суждено когда-то сбыться.
– А вы не иначе как прорицательница?
– Магии третьего глаза? Третий глаз – сомнительное достоинство. Женщина обходится и двумя, а иногда и одним. Если посмотреть, то мы вскармливаем древо, пока оно не разрастется шире озера и не поднимется выше неба, если придать ему магии.
– Вы это про Фасиси?
– Нет. После всего, что случилось, уже нет. Теперь я это понимаю. Фасиси решил ничего не брать, поэтому и давать ему незачем.
– Уж как решите, – отворачивается Соголон. – Солнце между тем светит, и так же выпадают дожди. Никому и дела нет.
– Надо же. Трона лишают меня, а ей, видите ли, горько. Так кому нет дела?
– Мне. Мне нет дела, девушке из термитника. Само собой, свой город вы строите на деревьях, чтобы жить еще выше над остальными, которые внизу.
– Если б я действительно так думала, меня бы не изгнали.
– Вас изгнали за внебрачные связи и умысел посадить на трон бастарда.
– Ты действительно не понимаешь Аеси. Всё еще думаешь, что это связано с каким-то колдовством, ворующим память? Нет. У канцлера есть видение империи, мира, и это видение не имеет ничего общего с тем, что боги шепчут мне или тебе. Да посадите на трон хоть получеловека-полуосла, им всё равно. Можно подумать, это будет первый внебрачный сын на троне. Вот ты, Соголон, найденыш из термитника, достигла аж подножия трона империи Севера. Есть ли такое место, куда ты не сможешь проникнуть?
Эмини улыбается, потому что знает: ответа у девушки нет.
– Моя книга уже написана и закрыта, но твоя? Твоя даже и не книга, – говорит Сестра Короля.
Дорога в Манту – сплошь холмы и долины, а эта новая сыра и прохладна под серым, грузноватым пологом дождя. «Долина дождя». Это можно сказать, даже не выглядывая в окно, потому что последняя долина пахла соляной шахтой – полностью вырытой, всюду только дырья, куда можно приткнуть кибитки. А в этой пахнет дождем, а значит, вода, значит, остановка каравана. «Твоя даже не книга», – сказала ей Сестра Короля, и теперь Соголон задается вопросом, сказала ли она это лишь из-за мысли, что Соголон не умеет читать. Лучше держать это умение в секрете. Так безопасней. Лучше взять и с этим сбежать.
Мысль насчет побега с ней теперь почти неразлучна. Бывает, что Сестра Короля бросает фразу или хотя бы взгляд, позволяющие думать, что подле нее есть место, пусть не вровень, но где-то поблизости, что они вместе женщины. Но бывает и по-другому, когда Эмини, например, что-нибудь роняет – ложку, или заколку, или чего еще – и ждет, чтобы Соголон это подняла. Равенство равенством, но не там, где рядом принцесса.
И вот караван останавливается в этой мокрой долине. Соголон дожидается тихого похрапывания Эмини и жужжания носяры возницы. Дверца за шторками сзади короба заперта снаружи, но какой-то болван проделал на уровне глаз мелкое окошко, ширины которого хватает, чтобы просунуть наружу руку. Теперь Соголон по приступочке спускается на землю, заросшую папоротником, который тут же скрывает ее по колено. Вокруг синий туманный сумрак. Ввысь, в темноту уходят стволы деревьев, перевитые ожерельями дикого винограда.
Маслянистыми пятнами желтеют в отдалении два костра, слабые из-за всей этой сырости. Лошади и мулы привязаны к деревьям, а сестры укрылись под мехами; еще две жмутся в карауле под одним факелом. Надо от них подальше. Колымага пленниц настолько далеко позади, что ее не видно, даже если специально обернуться, а сестры, что сзади, все спят вповалку, проглядывая среди кустарника белыми пятнами. «Вот она, та самая ночь», – звучит голос, похожий на ее. Надо за нее успеть отдалиться от всех этих белых баб. Самая ночь для побега.
«Но куда ей бежать?» – спрашивает еще один голос, похожий на ее.
Этот голос – тот,
