праздничное, зеленое надену, а платье такое красивое — залюбуешься! Заметит, думаю, не слепой… Не заметил. Я мимо кафе, куда он вечером любит заходить, повадилась гулять, отцу за сигаретами ходить. Норовлю пройти мимо стола, где он сидит, чтобы увидел меня. Наши ребята, того гляди, шеи себе перекрутят, на меня уставясь — здороваются со мной наперебой. Я на них никакого внимания. Колина жду. А он даже головы не поднимает. Опять я его оправдываю: культурный человек, в Софии учился, не будет же он головой вертеть, как эти наши неучи. Правда, мог бы как-нибудь незаметно взглянуть. Такое платье зеленое, специально для него надела, а он… Больше ни у кого во всем АПК нет такого платья. Надоело мне, решила бросить все это, выбрать себе нашего парня, но мама опять на своем:
— Не отступай! С ним ты в люди выйдешь!
Стала я ему букеты носить по вечерам. Прилажу на крылечке, а сама гуляю неподалеку — все надеюсь, что он меня увидит. На работе устаю страшно, и букеты эти мне совсем не в радость. Нет отдохнуть, а я по полянам бегаю как ненормальная, цветы собираю. Говорила маме, что мне все это надоело. Она стала мне помогать: приготовит букет, мое дело отнести его, незаметно положить на крылечко. От отца все скрываем, как воры. Он такие дела не любит.
Однажды Колин меня увидал и пригласил в гости. Я обрадовалась. Наконец-то победа! Кончилось мое рабство цветочное. Сели мы, а я слова не могу выговорить, все перезабыла, чего мама мне наказывала, молчу да и только. И Колин молчит, глядит на меня с любопытством, посмеивается. Чего смешного? Был бы он нашим парнем, он бы у меня заговорил как миленький, а этот образованный, в Софии жил, про что с ним говорить?.. Скажешь чего-нибудь невпопад и все дело испортишь. Молча выпила чай, сказала: «До свидания». Вот и весь наш разговор. Мама обо всем расспросила меня подробно и всплеснула руками:
— Я думала, ты смекалистая, а ты ноль без палочки!
Так она расстроилась, еле отошла, а у меня и голова разболелась, и все как отнялось, и руки и ноги не мои стали.
— Проучу я его, — успокаиваю маму, а сама едва держусь, чтобы не зареветь, надоело мне все это.
Мама тут же меня останавливает.
— По два букета будешь ему носить. Один утром, пораньше, другой — вечером.
Раз мама говорит, я не могу перечить. Она у нас всем совет умеет дать. Думаю, не может она своей дочери не желать добра. Да и не слушать ее никак нельзя. Кто еще в родне умней ее: все в земле копаются, а она только глядит и записывает — чего привезли на склад, чего взяли со склада. Отец, может, покрепче ее соображает, да когда ему моей судьбой заниматься! Он целый день кирпичи грузит, тонны две за день перенянчит, целый день под солнцем, под дождем, какой он мне совет может дать?! Он и не жалуется на свою работу, делает вид, что доволен. Вот мы и скрываем с мамой от него наш секрет.
Стала я носить агроному по два букета в день, мама букеты готовила. Ох и проклинала я нашего агронома! Иногда думаю — зачем он мне нужен, лучше всю жизнь на поле гнуться, чем за такого пенька безглазого, бессердечного выйти замуж! Но характер у меня упрямый — что ни начну делать, все до конца довожу, намечу себе борозды, из сил выбиваюсь, а отдохнуть себе не даю, пока не доконаю, и никто меня не погоняет, я сама себе начальник — такая я упрямая, просто невозможно.
Смотрю, Колин стал меня замечать, встретит — улыбается. Наша бригада картошку убирала, Колин приехал к нам, а я ведро с верхом спешу набрать, не велю себе перерыв сделать, он подошел, по плечу меня похлопал. Ну, думаю, и культура, я ему цветы со значением, и про любовь, и про свидание — все в моих букетах было, даже мама травку одну подкладывала, которая означает, что девушка тоскует, мама мне рассказала, что букет как письмо, только его прочитать надо. Какой же он агроном, что такое про цветы не знает. Думала я, глядя на него, но ошиблась, знает. Пригласил меня Колин в кино, я два часа держала руки в уксусе с водой, чтоб отмякли, мама мне голову особенной глиной белой помыла, чтобы волосы были шелковыми и блестели. Вечером через все село прошли с Колином под ручку. Иду, голову высоко держу. Потом в кафе ходили, и все нас видали. И пошли разговоры по селу. Мы с мамой расцвели от радости. Мама совсем осмелела и на другой день полную кастрюлю овечьего молока надоила и понесла нашей будущей родне, отец Колина встретил маму, остановился, поговорил с ней. А люди у нас все видят, стали маму уважать еще больше, а некоторые на «вы» к ней стали обращаться. Соседка в очереди за хлебом не дает ей стоять:
— Если хочешь, Вера, я тебе хлеб возьму. Давай деньги.
Мама понимает, за что ей такое уважение со всех сторон.
Все идет хорошо, только Колин у меня сомненье вызывает.
— Ты, говорит, от этой работы совсем одубела.
Ничего себе — верчусь как пружина, тут хочешь, да не одубеешь. В другой раз принялся мне говорить, что сельские платья мне к лицу и что руки у меня сильные, обветренные. Я чуть было не сорвалась, ответ так и вертелся на языке. Удержалась, поженимся, он мои руки не узнает, ногти накрашу, крем куплю заграничный отдельно для рук, для лица… При должности буду… А пока я ему ношу сливы, покупаем на базаре, а мама велит говорить, что в нашем саду такие сладкие поспели. И я еще должна его ждать! На свиданье опаздывает, по полчаса его жду. Был бы это свой парень, я бы ему такой скандал закатила! От отца все скрываем, если узнает, будет нам! Он строг до невозможности. Говорит мало, но слова запомнишь на всю жизнь, я очень люблю его за это. А маму надо слушать, он тоже велит слушать ее. Мама купила пряжу, коричневую, вяжет Колину свитер, руки как осы, следить не успеваешь. За пять дней управилась.
— Никаких свитеров и ни шагу к Колину! — откуда он узнал, мама так все маскировала. Мама притворилась глухой, понесла этот свитер, а отец остановил ее у калитки.
— Вернись!
Ох как я испугалась. Все, думаю, пропала, но мама проскользнула в калитку. Отец вернулся рассерженный и стал громыхать по дому посудой, скамейками, все перевернул
