я двинулся дальше. К тому моменту, когда я, пройдя через железные ворота, проник из парка в рощицу, вечерние сумерки зримо сгустились, однако не превратились еще в кромешную тьму; и мне почудилось чье-то присутствие среди деревьев; задаваясь вопросом, так ли это, я не мог ответить определенно – ни отрицательно, ни, к счастью, утвердительно (ведь если в рощице кто и обретался, ему было решительно нечего там делать). Конечно, когда находишься в лесу, трудно быть напрочь уверенным, что никто не следует за тобой по пятам, прячась за ствол дерева, стоит тебе обернуться. Могу лишь сказать, что, если такой соглядатай там и скрывался, он не приходился мне ни соседом, ни знакомым и, судя по некоторым признакам, был облачен в плащ с капюшоном. Насколько мне помнится, я ускорил шаг и позаботился о том, чтобы надежно запереть калитку. И начиная с того вечера при мысли о рощице в душе моей неизменно возникало нечто, что Гамлет называет «предчувствием». Смутно припоминаю, как выглядывал из окна, выходящего на рощицу, и спрашивал себя, не мелькает ли меж деревьев какая-нибудь фигура. Намекни я (а быть может, я и намекал) няньке о своих подозрениях, единственным ответом мне стало бы: «Придет же такое в голову!» – с дальнейшим предписанием немедля отправляться в постель.
Не скажу наверняка, той же ночью или позже я смотрел в предрассветные часы на залитую лунным светом лужайку за окном, убеждая себя, что какое-то движение, замеченное мной в полускрытом уголке сада, – всего лишь плод моего воображения. Но вскоре меня начали посещать сны, которых я предпочел бы не видеть и которыми всякий раз бывал сильно напуган; и все они вращались вокруг калитки, ведущей в рощицу.
По мере того как идут годы, нам все реже снятся страшные сны. Нелепые и неловкие – да, бывают, вроде того, в котором я, приняв ванну и обтираясь полотенцем, открываю дверь спальни и оказываюсь на запруженной людьми железнодорожной платформе, где приходится второпях сочинять неуклюжие оправдания своему прискорбному дезабилье. Однако такие видения не вселяют тревоги, хотя и вызывают чувство досады, снова и снова всплывая в памяти. Но в ту пору, о которой я нынче размышляю, едва мной овладевал сон, я – не часто, но чаще, чем мне бы хотелось, – знал наперед, что он окончится скверно и что мне нипочем не удержать его в приятном и радостном русле.
Стоя у окна, я вижу, как садовник Эллис исправно орудует совком и граблями, как другие знакомые фигуры снуют туда-сюда, занятые разными безобидными делами; но меня не обманешь. Я знаю: очень скоро садовник и все остальные соберут свои пожитки и разойдутся по домам или иным безопасным уголкам в округе, сад же будет предоставлен, так сказать, самому себе – или тем его обитателям, которые избегают человеческого общества и ждут не дождутся сигнала «путь свободен», чтобы занять наилучшие места.
Приближался момент, когда окрестности начинали приобретать угрожающий вид и солнечный свет, утратив силу, сменялся тем, чему я тогда не мог подобрать названия, но спустя годы, вспоминая об этом, определил как безжизненную бледность затмения. Я ощущал, как предчувствие опасности растет во мне и берет надо мной власть, заставляя беспокойно озираться по сторонам в поисках зримого воплощения моего страха. Сказать по правде, я догадывался, где именно следует искать. За кустами между деревьев, несомненно, что-то двигалось – и вот уже оно столь же несомненно (и быстрее, чем это казалось возможным) перемещается по дорожке, ведущей к дому. Я все еще стоял у окна – и не успел я освоиться с этим новым страхом, как услышал шаги на крыльце и скрип дверной ручки. Я не имел ни малейшего представления о том, что произойдет дальше, и понимал лишь одно: это непременно будет нечто ужасающее.
Впрочем, пожалуй, довольно об этой завязке моих снов. Да, то была лишь завязка, и что-то подобное повторялось снова и снова – затрудняюсь сказать, насколько часто, но вполне достаточно, чтобы отвратить меня от одиноких прогулок в упомянутой части сада. Мне пришло в голову, что и здешние селяне, вынужденные пользоваться этой дорогой, отправляясь на полевые работы, стремятся обходить стороной калитку и вдобавок держаться сообща, приближаясь к этому уголку парка. Однако значение данного факта не стоит преувеличивать, поскольку, как уже говорилось, я ни разу не слышал никаких зловещих историй, связанных с этим местом. Правда, и отрицать немалую вероятность того, что подобная история однажды приключилась, у меня нет оснований.
Притом мне отнюдь не хочется, чтобы у читателя создалось впечатление, будто вся рощица была обиталищем призраков. Там росли деревья, как нельзя более пригодные для лазания и чтения в их густой тени; там высилась стена, по верху которой можно было, пройдя многие сотни ярдов, достичь оживленной дороги, что пролегала мимо скотного двора и других знакомых строений; а очутившись в парке с его дивными перелесками и водоемами, ты оказывался вдали от всего подозрительного – или, если выражаться конкретнее, от всего, что могло навести на мысли о пресловутой калитке.
Однако, перечитывая написанное, я вспоминаю, что все это – только преамбула, не слишком приближающая нас к случаю, о котором я собирался рассказать, и что дьявола, стригущего свинью, порицают вполне заслуженно. Чем же, в конце концов, завершались те сны, которым я был втайне подвержен на протяжении долгого времени? Что ж, мне это видится следующим образом.
В один из дней – ничуть не мрачный и не угрожающий – я стоял возле своего окна на верхнем этаже. Все домочадцы отсутствовали. С какой-то темной полки в нежилой комнате я вытащил книгу, не слишком мудреную; выяснилось, что это переплетенный вручную том, составленный из журнальных вырезок с текстом публиковавшегося отдельными главами романа. Теперь я знаю, что это был за роман, но тогда не знал, и одна фраза, ненароком попавшаяся мне на глаза, поразила и захватила меня. Некто, шагая в сумерках по пустынной аллее, подходившей к старинному ирландскому особняку, внезапно оказался до крайности впечатлен видом «странного, никем не посещаемого здания, которое с пристыженным и виноватым видом затаилось под печальными старыми вязами»[39]. Этих слов было вполне достаточно, чтобы настроить мое воображение на угрюмый лад. Моим вниманием с неизбежностью завладела калитка, и я опасливо глядел и глядел на нее; как и полагалось, она была закрыта, а дорожка, что вела к ней, пустовала. Но, как я упоминал ранее, в калитке имелась квадратная выемка, открывавшая доступ к засову, и через нее я увидел что-то белое или белесое – испытав
