Если простых людей никто не защищал, то обычно они уходили в горы и леса, захватив с собой все пожитки, какие только могли унести. Согласно рассказу одного французского монаха XIII века, он «присоединился к селянам, которые бежали в поля, отчаянно искали спасения во рвах, пещерах и лесах». Иногда люди просто присоединялись к налетчикам, рассчитывая тоже поживиться частью добычи, тем самым превращаясь из жертв разбоев и грабежей в преступников. Такое в относительно небольших масштабах происходило во время зимней кампании английского короля Иоанна в 1215–1216 гг., но гораздо больший размах это явление приобрело в период Столетней войны. При поимке такие люди оправдывали свои действия крайней нуждой. Николас Райт приводит подобные примеры в своих исследованиях воздействия войны на французские деревни и городки. В XIV веке некий Жан ле Жесн объяснял, что вынужден был присоединиться к отряду из двенадцати человек, промышлявших разбоем, поскольку у него попросту не было другого выхода. Когда кругом стало потише, и ожесточение прошло, он вернулся к мирному труду. Когда двое вооруженных мужчин явились в деревню Сен-Ромэн в 1373 году, желая выбить деньги из ее жителей, все население сбежало и спряталось в соседнем лесу. Через неделю десять храбрецов решились вернуться и обнаружили в одном из домов троих мародеров. После жестокой схватки они сволокли всех троих к реке и утопили.
Тем не менее, самосуд не приветствовался, ведь тем самым подрывались основы и авторитет судебной системы. В 1375 году бедный ткач из Вернона был на десять дней посажен в большую плетеную корзину, и ему пришлось заплатить огромную сумму в шестьдесят золотых франков за то, что он принял участие в расправе над мародером. Однако такое участие приветствовалось, если помогало борьбе с общим врагом. При поспешном отступлении в Лондон в 1217 году отряды разбитого под Линкольном французского войска проходили через города, жители которых, вооруженные деревянными дубинами, устраивали на них засады и многих убивали. Без сомнения, с ними поступали так же, как и они с англичанами после своей высадки на острове. Беспринципность, умение извлекать выгоды в любых обстоятельствах не были чем-то новым, из ряда вон выходящим явлением. Мы с этим уже познакомились в главе 2 при описании эпизода 1050-х гг., когда два крепостных участвовали в грабежах на землях их же господина. После поимки обоим выкололи глаза.
Многие историки предполагают, что убийства мирного населения стали происходить чаще и в больших масштабах после отмирания рабства, поскольку ценность самих людей как товара снизилась. Мужчин из числа некомбатантов во время разорительных походов зачастую просто убивали, чтобы исключить всякую возможность их вступления в неприятельское войско. В большинстве случаев мирных жителей все же предпочитали угонять в плен, о чем свидетельствует кампания Иоанна 1215 года. И выкупы, взимаемые за них, не были таким уж незначительными. Филипп Контамин приводит подтверждения этому в своем исследовании, посвященном выкупам и трофеям в Английской Нормандии в конце Столетней войны. В частности, он отмечает: «Естественно, поражает то, что выкупы за пленных из числа мирного населения почти не уступают таковым за воинов». Часто величины выкупов были весьма сопоставимы. Контамин приводит случай несчастного Жана Жерара, тридцатичетырехлетнего бедняка. Он был женат и имел ребенка. Французские солдаты захватили его в плен в 1419 году, потом еще раз — в 1420; в обоих случаях его заставили заплатить за освобождение двадцать золотых экю. В 1425 году его пленили в третий раз, на сей раз это сделали англичане, и он вышел на свободу за двадцать экю.
Как ни странно, но стычек с солдатами не могли избежать даже мертвые. Как упоминалось ранее, за тела мертвых могли требовать до половины выкупа за живого человека. Шотландское вторжение в Ирландию совпало по времени с Великим Голодом 1317 года. Естественно, еды катастрофически не хватало. Один хронист сообщает, что солдаты были «настолько охвачены голодом, что выкапывали трупы умерших на кладбищах». Неудивительно, что мирное население приходило в ужас, едва завидев знамена приближающегося неприятельского войска.
VI
Средневековая дикость?
Современные историки уделяют немало времени изучению способностей человека к совершению жестокости. Исследования, подобные печально знаменитому Стэнфордскому эксперименту[26], показывают, насколько быстро люди могут приспособиться к насилию и перенять едва ли не садистские наклонности.
Добровольцы играли роли охранников и заключенных и жили в условной тюрьме, устроенной в корпусе кафедры психологии. Заключенные и охранники быстро приспособились к своим ролям, вследствие чего стали возникать по-настоящему опасные ситуации. В каждом третьем охраннике обнаружились садистские наклонности, а заключенные были настолько сильно морально травмированы, что двоих раньше времени пришлось из эксперимента исключить.
Современные военные, борясь с естественным для XX века нежеланием человека убивать ближнего своего, финансируют исследования, результатом которых стала боевая подготовка, развивающая у солдат условный рефлекс на уничтожение врагов, или «целей». Химические реакции, цепочками происходящие в головном мозге, также играют роль, вызывая реакции, которые заставляют одного человека убивать другого. Эти исследования могут пролить полезный свет на роль солдата в зверствах, совершаемых как в наше время, так и в эпоху Средневековья. Да, средневековые воины были поставлены в свои, вполне определенные обстоятельства — ведь соответствующая подготовка и пропаганда существуют столько, сколько и сама цивилизация, однако в данном случае эта связь намного глубже. Филипп Зимбардо занимался подробным изучением психологии злодеяний; в недавно опубликованной книге «Эффект Люцифера: Как хорошие люди становятся плохими» / The Lucifer Effect: How Good People Turn Evil он делает разумный вывод о том, что исследование (в задокументированном виде) может оказаться таким же объемным, как телефонный справочник страны, но чтобы реально понять происходящее, «мы должны понять самого человека в конкретной ситуации».
А ситуация крайне важна. Если средневековому солдату было приказано убивать мирных жителей, маловероятно, чтобы он отказался, — в противном случае он и сам мог стать жертвой. Согласно средневековым хроникам, людей, которые отказались выполнять такие приказы, было крайне мало. Настоящая книга призвана объяснить творимые зверства в свете военной необходимости — спланированного, рассчитанного решения о том, что массовое истребление живой силы противника или мирных жителей приведет к выполнению поставленных военных целей. В большинстве случаев отдельные акты зверств совершались без явных на то приказов или команд. Во многих эпизодах присутствовало молчаливое — или, во всяком случае, нигде не зафиксированное — понимание, что солдаты поведут себя именно таким образом. Шотландский король Давид, возможно, и не подстрекал приближенных к королевскому двору рыцарей вести себя так же, как пехота, но это отнюдь не означает, что он не принимал во внимание чисто военный эффект своих бесчинствующих пеших воинов. В книге мы рассмотрели события, в которых жизнь и смерть оказывались в руках солдата. Убийства носили весьма случайный характер, т. е. в один день солдат мог сразить некомбатанта, а на другой день — пощадить. Все зависело от того, насколько тяжело проходил поход; был ли товарищ того или иного воина убит в схватке или умер от болезни; насколько богатой оказалась добыча. В общем, текущее состояние воинов определяла совокупность множества различных факторов.
