– Значит, все-таки жаль?
– Честно говоря, когда я гнался за беглецами, я горел желанием поймать их во что бы то ни стало, но когда я вез их в Самарканд, чувство жалости несколько раз охватывало меня.
– Вот что, Джильберге, слушай мой приказ, – промолвил тут Тамерлан весьма строго. – Я повелеваю тебе тайком сегодня ночью вывезти его и ее из Самарканда и доставить туда, куда они так стремились.
– ???
– Ну что ты смотришь на меня так дико? Разве ты плохо выучил чагатайский язык за эти два года, что служишь мне верой и правдой?
– Нет, мой Кайсар, я понял, что вы мне приказали, – захлопал глазами немецкий рыцарь, – но я не понял… вас.
– Меня? Отчего же? Ах, ну да! Ты привык считать меня самым жестокосердным владыкой на земле. Ты не привык видеть, как я совершаю необдуманно добрые поступки. А на меня, представь себе, вдруг нашло что-то. Я увидел, что уже казнил их. И казнил лютой казнью. Мне этого было достаточно. Теперь я хочу помиловать их. И помиловать щедро, по-царски.
– Ach so-o-o?[128] – выпучил глаза немец, весь превратившись в букву О.
– Я вижу, ты наконец понял.
– О да, я понял вас, мой Кайсар.
– Вот и умница. Теперь слушай дальше. Возьми большой вместительный сундук, хотя бы из тех, которые подарил мне эмир Энрике, – они большие. Просверли в нем дырки. Туда ты положишь Мухаммеда и маленькую Яугуя-агу. Возьми также лучшую арбу и нагрузи ее всем, чем пожелаешь – едой, питьем, одеждами. Короче, оснастись всем необходимым для дальней дороги. Ты должен в полном порядке довести Мухаммеда и красавицу, которую я ему дарую, до Мазандерана. Ведь они, если не ошибаюсь, ехали туда, к брату Мухаммеда?
– Именно так.
– Ну, в общем, что я буду тебя учить. Главное, ты понял смысл моего приказания. Сейчас я распоряжусь, чтобы тебе выдали приличную сумму денег, а пока возьми бумагу и напиши.
– Хазрет, я не умею писать по-чагатайски, – смущенно признался Джильберге.
– А читать?
– Читать могу. Правда, тоже с трудом.
– Ну да, ты ведь воин, а не писарь. Тогда позови мирзу Иск… Э-э-э! Кто там сегодня? Турсунмурад? Тур-сунмурада! И скажи, чтобы позвали казначея Дауда.
Призванный мирза Турсунмурад составил грамоту, в которой говорилось, что минбаши едет по чрезвычайно важному государственному заданию и требуется не чинить ему никаких препятствий и не устраивать досмотров его имущества. Казначей Дауд получил задание выдать Джильберге тысячу румских безантов, тысячу динаров, две тысячи дирхемов и пять тысяч таньга. Когда он отправился за деньгами, Тамерлан поставил на изготовленной грамоте синюю печать со своим гербом в виде трех кружков и красную печать с гербом чингисидов – кречетом, несущим в когтях ворона.
– Ну вот, Джильберге, с этакою бумагой тебе сам чорт не брат, – усмехнулся Тамерлан. – Отправляйся, и чтоб к рассвету вы уже были на полпути от Самарканда до Кеша. Поспеши и непременно вернись к первому раджаба. Я хочу видеть тебя рядом с собой в Китае.
Поклонившись, немец заглянул в глаза обладателя счастливой звезды, пытаясь угадать, что еще он задумал. Но как тут угадаешь!
Простившись с Тамерланом, он вскоре получил деньги от казначея Дауда, приготовил все, что нужно для дальней дороги, и отправился в зиндан, где томились в ожидании завтрашней казни Мухаммед и Зумрад. Они знали, что должна миновать ночь, должен продлиться день и лишь вечером их выведут на казнь. Но когда их вдруг в полночь вывели из темницы и поставили перед Джильберге, вид у них был явно испуганный.
– В чем дело? – спросил Мухаммед.
– Что еще нужно этому страшному человеку? – с ненавистью спросила Зумрад.
– Я получил приказ измерителя вселенной усадить вас в этот сундук и доставить к назначенному месту, – сухо отвечал немец.
– Что еще нового придумал злодей всех злодеев? – спросил Аль-Кааги, на что Джильберге хотел было возмутиться, но передумал и в ответ лишь пожал плечами:
– Я и сам не знаю. И полезайте-ка в сей сундук добром, дабы мне не пришлось применять силу.
– Послушаемся его, Мухаммед, – покорно согласилась Зумрад и первая полезла в большой испанский сундук, один из тех, что привезли дон Альфонсо, дон Гонсалес и дон Гомес. Мухаммед же только теперь узнал его, и почему-то именно это заставило его смириться и тоже полезть внутрь вместительного сундучины. Крышка захлопнулась, и сидящие внутри пленники увидели прорезанные во многих местах дыры, в которые сочился тусклый свет. Сквозь эти крошечные окошечки можно было увидеть, как слуги погрузили сундук в большую арбу, наполненную оплетенными кувшинами и большими торбами, но вскоре задний полог арбы был сброшен, и стало темно. Повозка тронулась и поехала.
– Как думаешь, Мухаммед, куда нас везут? – спросила Зумрад с тревогой в голосе.
– Не знаю, чинара, не знаю, – отвечал Мухаммед.
– Они развязали мне руки, прежде чем я полезла в этот сундук. А ты еще связан. Дай-ка я развяжу тебя.
– Надо попробовать выбраться отсюда, – сказал Мухаммед, когда руки его освободились от пут. Но сундук был сделан на славу и, закрытый снаружи, нисколько не поддавался усилиям мощного плеча Мухаммеда.
– Бесполезно, тополь мой бедный, – сказала Зумрад. – Лучше давай обнимемся и будем ласкать друг друга в последний раз.
– Ты права, любимая! Всевышний дает нам такой случай еще раз насладиться любовью друг друга! Грех упустить время.
Трясясь в темноте сундука, они все же смогли расслабиться и забыть о грядущей страшной смерти. Но недолго длились их страстные поцелуи. Арба остановилась, и пленники, оторвавшись друг от друга, стали прислушиваться к голосам.
– Немедленно пропустить! – донесся возглас минбаши Джильберге. – Вот грамота великого эмира, скрепленная двумя печатями.
– Но я должен досмотреть всякого, кто покидает столицу, – прозвучал строгий голос.
– Вчитайтесь в то, что тут написано, и не задерживайте! – еще строже прикрикнул Джильберге.
– Проезжайте!
Вновь зазвенели копыта лошадей, вновь арба, покачиваясь, поехала.
– Мы покидаем Самарканд, – удивленно проговорил Мухаммед.
– Мне страшно, – прошептала Зумрад.
– Что может быть страшно моей чинаре после того, как ее приговорили к варке в крутом кипятке? – горестно усмехнулся Мухаммед.
– Не знаю, – ответила Зумрад. – Неизвестность страшнее казни.
– Мне так стыдно, Зумрад.
– Тебе? Стыдно?
– Да. Когда Тамерлан поменял свой приговор, я должен был сказать ему: «Не хочу смягчения казни! Хочу быть в кипятке с той, кого люблю. Не хочу разлучаться с нею даже в джаханнаме[129]!»
