Книга Ветер богов - Богдан Сушинский

Однако все эти тайны радости и утаенные волнения остались в прошлом, как остаются в этом, принадлежащем теперь легендам «Бергхофа» и всей Германии, прошлом их тайные встречи в «Пещере невинности». Если воспоминания и нахлынули на Еву, пока она ждала фюрера, чтобы здесь, в «Пещере», наедине, попрощаться с ним, то лишь потому, что отныне ставка главнокомандующего будет находиться в Восточной Пруссии, в Растенбурге. «Бергхоф», а вместе с ним Берхтесгаден, пустеет, словно полуразрушенный землетрясением дом, а весь этот край, уже названный фюрером «Альпийской крепостью», вновь превращается в полузабытую провинциальную окраину империи.

— Возможно, все же лучше для нас обоих, если я поеду вместе с тобой. В конце концов, в «Волчьем логове» ты нуждаешься в такой же моей поддержке, как и здесь, в «Бергхофе». — Глаза Евы предательски наполнились слезами, однако она все еще мужественно пыталась сдерживать себя и даже улыбаться, хотя улыбка казалась сейчас совершенно неуместной.

— Ты остаешься здесь. Так решено, — сухо, бесстрастно проговорил Адольф.

— Решено? Кем решено? — Она находилась в двух шагах от него, полусидя на подоконнике. Однако Гитлер был занят своими мыслями и почти не обращал внимания ни на растерзанное лицо Евы, ни на заметно оголенные ноги, ни на изогнутый стан. — Ведь ты фюрер великой Германии. Ты. Кто может решать вместо тебя?

— Долг.

— Кто? — изумленно переспросила Ева.

— Я сказал: долг. Вот та внешняя инстанция, которая диктует и определяет многие мои решения.

— Долг, — все с тем же изумлением повторила Ева, обиженно кивая и как бы говоря: «Вот и все, чего я заслужила у тебя».

Ей почему-то казалось, что после всех тех месяцев, которые они провели вместе здесь, в «Бергхофе», Гитлер не сможет, попросту не решится расставаться с ней. В конце концов, ему уже пятьдесять пять, ей — тридцать четыре. Они достаточно пожили на этом свете, чтобы предстать наконец перед миром благословенной Богом парой, и достаточно побыли вместе, чтобы ни у одного официального лица их бракосочетание не вызвало ни удивления, ни порицания.

— Так мог ответить только ты.

— Так мог ответить только фюрер, — произнес Гитлер, глядя ей прямо в глаза. И во взгляде его Ева обнаружила какое-то холодное ожесточение, свидетельствовавшее о том, что сейчас он не столько убеждает ее, сколько самого себя. Там, в глубинах души его, как в глубинах непотухшего вулкана, все еще продолжается клокотание демонических сил, из которых зарождается его личность.

— Фюрер, мон шер[45], потому и фюрер, что в любой ситуации может позволить себе отвечать так, как считает необходимым ответить, — с грустью согласилась рейхсналожница. — Этим-то он и должен отличаться от всех остальных германцев.

Дверь приоткрылась, и Ева увидела вездесущего Бормана. Он повозился в проеме двери, похрюкал своим свиным кряхтением, оставаясь недовольным тем, что фюрер вновь теряет свое и драгоценное для рейха время на увещевание своей любовницы, и скрылся.

— Твой Борман ревнует тебя ко всем, даже ко мне, — едва заметно улыбнулась Браун, радуясь возможности сменить тему и тональность их разговора.

Оттолкнувшись от подоконника, она подошла к Гитлеру и, не притрагиваясь к нему руками, словно боясь осквернить его своим прикосновением, прижалась щекой и грудью к его груди, ощущая шероховатость кителя и запах «Кельнской воды»[46].

….Гитлер инстинктивно оглянулся, не появился ли Борман в проеме двери еще раз, и лишь тогда по-отцовски погладил ее по щеке.

— Что поделаешь, Ева, настоящий мужчина, воин, всегда во власти долга и лишь иногда возвращается в мыслях к женщине. Браки, в основе которых лежит только секс, весьма непрочны: ведь партнеру всегда можно найти замену. Гораздо труднее переживать расставание, когда появляется чувство товарищества и ты начинаешь понимать, что две ваши жизни сливаются в одну[47].

— Да, так оно все и происходит… у нас с тобой.

— Видишь ли, фюрер не имеет права на брак. Нет, лично я, Адольф Гитлер, как всякий иной германец, имею такое право. Но фюрер — нет. Я слишком свято отношусь к этому понятию. К личности фюрера великой Германии, к легенде о нем, чтобы позволить себе разрушить ее преданиями о его семейной жизни. Ты должна понять это.

Он мягко отстранил Еву от себя, поцеловал б лоб и, резко повернувшись, направился к двери.

— Погоди, — придержала его Ева. — Мы еще не сказали друг другу главного.

Он остановился, но лицом к ней так и не повернулся.

— А что ты считаешь главным? Сейчас, в эти дни? Только без капризов и сентиментальности…

— Хочу попросить тебя… Хорошо, я останусь здесь. Я понимаю, что не могу, не имею права отнимать у тебя время ни в «Вольфшанце», ни тем более — в Берлине. Но, как истинная германка, я желала бы уйти из этого мира вместе с тобой. Только вместе.

Гитлер сдавленно прокашлялся и медленно, удивленно оглянулся.

— Почему ты заговорила об этом?

— Ты отлично знаешь, почему. Не будем уточнять. Просто я хочу, чтобы ты подтвердил это мое право уйти, когда это будет необходимо, из жизни вместе с тобой. И если представится возможность, уйти в те же минуты и тем же способом, что и ты.