Едва возок флигель-адъютанта скрылся за углом, Федор Дементьевич велел подать сани. Сани незамедлительно, будто по щучьему велению, возникли перед крыльцом, и граф Бухвостов, облачась в бобровую шубу, спустился с крыльца и развалился на скамье. Перед тем как велеть кучеру трогать, он подозвал к себе тех самых бестолковых мужиков, что так долго возились с экипажем Стеблова, и со словами благодарности выдал каждому из них по серебряному рублю, строго-настрого наказав при этом не напиваться до тех пор, пока гость не уедет насовсем. Мужики поклонились, пряча в бородах хитроватые улыбки, и разошлись по своим делам, унося бережно зажатые в огромных кулачищах серебряные кругляши.
Через десять минут сани графа уже остановились у парадного крыльца дома, весь второй этаж которого снимал командир расквартированного в городе резервного драгунского полка полковник Петр Львович Шелепов, давний друг и сослуживец Федора Дементьевича, вместе с которым они в незапамятные времена под началом Суворова и Кутузова брали Измаил, не щадя живота своего во славу русского оружия. С тех пор оба изрядно поседели и состарились, но дружба их не угасла. Они по-прежнему любили собраться вместе, чтобы под хорошую выпивку и закуску вспомнить былые славные дни. Застолье у полковника Шелепова всегда организовывалось по-суворовски, так, как любил покойный генералиссимус: ледяная водка, хрустящие соленые огурчики и черный хлеб. Впрочем, так бывало только в кругу близких друзей; прочих гостей полковник кормил и поил сообразно светским правилам и установлениям. Как ни странно, Федор Дементьевич, всегда любивший хорошо поесть, бывая в гостях у своего старинного приятеля, находил такие аскетичные трапезы вполне уместными и даже приятными - очевидно, для разнообразия. Они напоминали ему молодость и в то же время оставляли место для плотного домашнего ужина с разносолами и тонкими заграничными винами.
Шелепов встретил Федора Дементьевича, как обычно, с распростертыми объятиями. Был он, несмотря на почтенный уже возраст, высок, широк в плечах и статен. Правда, в последние годы он заметно раздался в талии, так что полковничий мундир круглился у него теперь не на груди, как раньше, а на животе, но в седле Петр Львович по-прежнему держался как влитой и до сих пор не пропускал ни одной юбки - так же, впрочем, как и Федор Дементьевич, который уже лет десять не садился на лошадь, предпочитая ездить в коляске.
Полковник прижал Федора Дементьевича к груди, по обыкновению оцарапав колючими лучами орденов, и зычным басом полкового командира крикнул куда-то в пространство: "Соломатин, водки! Огурцов соленых! Да поживее, черт!"
- Постой, Петр Львович, - с некоторым трудом отцепляясь от полковничьих регалий, сказал граф Бухвостов. - Экий ты, право, медведь, угомона на тебя нету... Постой, говорю. Водка - это хорошо. - Тут он заметил, что почти дословно цитирует флигель-адъютанта Стеблова, и поморщился, как от кислого. - Водка - это хорошо, Петр Львович, однако у меня к тебе дело. Дело, батенька ты мой, важное и весьма спешное.
- Где ж это видано, чтоб у нас на Руси важные дела без водки решались? - пробасил Шелепов, крутя длинный серебряный ус. - Пойдем, голуба, пойдем. Выпьем, закусим, поговорим... Что ты, право, ломаешься, как девка: и хочется, и колется, и мамка не велит... Соломатин!!!
Федор Дементьевич невольно присел от акустического удара и сокрушенно покачал головой: с годами Шелепов нисколько не менялся, только кудрявая шевелюра из смоляной сделалась серебряной, да вырос солидный, как и полагается полковому командиру, живот.
Полковник дружески обнял Федора Дементьевича за плечи и почти силой увлек в столовую, где денщик Соломатин, хорошо знавший привычки своего командира, уже успел накрыть на стол, то есть установил посреди него запотевший графин с чистой, как слеза, жидкостью, глубокую миску с солеными огурцами и блюдо с крупно нарезанным ржаным хлебом. Все было, как всегда: ледяная водка, отличные, только что из бочки, аппетитно хрустящие огурчики и свежий, с пылу с жару, румяный хлеб. Федор Дементьевич, однако, не испытывал обычного в таких случаях душевного подъема, чему были свои, весьма веские причины.
Петр Львович щедрой рукой наполнил рюмки и протянул одну из них графу. Отказаться было невозможно. Федор Дементьевич выпил залпом, как это было у них заведено, шумно понюхал ржаную краюху и с хрустом закусил огурчиком, подумав при этом, что становится староват для подобных развлечений: и голова кружится, и печень побаливает, и муторно наутро так, что хоть в петлю полезай... Говорить он, однако, по этому поводу ничего не стал, а смачно крякнул и перехваченным голосом промолвил:
- У-ух-х, хороша, зар-р-раза!
- Что, брат, Москву увидал? - со смехом спросил полковник, снова наполняя рюмки: он смолоду придерживался того мнения, что хорошее дело растягивать не надобно.
Федор Дементьевич остановил его, положив свою пухлую ладонь на обшлаг полковничьего мундира. При этом он заметил, что кожа на тыльной стороне ладони у Петра Львовича сделалась морщинистой и дряблой, совсем стариковской. На мгновение Федору Дементьевичу стало неловко: он понимал, что дело, ради которого он сюда явился, может стоить его приятелю не только карьеры, но и пенсии.
- Надо бы о деле поговорить, Петр Львович, - непреклонно сказал он. Мнится мне, что нынче каждая минута дорога. Прости, старый друг, не до водки мне теперь.
Непреклонность его была продиктована тем простым соображением, что, сколько бы ни потеряли они с Шелеповым в случае неудачи, княжна Мария Вязмитинова теряла во сто крат больше, поскольку была молода и совсем не успела пожить.
- Ах, вот как, - мигом сделавшись серьезным, протянул полковник. - Ну, сказывай, что ли. То-то же я смотрю, что на тебе как будто лица нет... Говори, Федор Дементьевич, да только по делу: не люблю я реверансов твоих светских, не приучен.
Он уселся в покойное кресло и принялся не спеша набивать чудовищных размеров трубку с затейливо изогнутым мундштуком, изредка бросая на Федора Дементьевича заинтересованные взгляды. Бухвостов некоторое время мялся, не зная, с чего начать и как подойти к этому деликатному делу (шутка ли измена государю и отечеству!), а потом махнул рукой на дипломатию и выложил все как есть: про княжну, про француза, про анонимные письма, про княгиню Зеленскую с ее никчемным супругом и про флигель-адъютанта Стеблова, который сейчас, наверное, уже стучался в запертые ворота вязмитиновской усадьбы.
Когда он закончил, полковник Шелепов долго молчал, задумчиво посасывая мундштук своей трубки и выпуская дым тоненькими струйками из уголка рта. Глаза его были полузакрыты; казалось, что он задремал.
- Ну, и чего ты от меня хочешь? - спросил он негромко, не поднимая глаз, в тот самый момент, когда граф уже решил было, что ответа вовсе не последует.
Федор Дементьевич в великом затруднении подергал себя за кончик носа, скосил глаза к переносице, с неловкостью откашлялся и сказал:
- Это, друг мой, тебе виднее. Нельзя, чтобы сей паркетный стратег жизнь девушке испортил. Как хочешь суди, что хочешь говори, а этого нельзя. Нельзя, нельзя и нельзя! Костьми лягу, сам на дорогу с кистенем пойду... На дуэль его вызову, петуха этого петербургского! - взвизгнул он неожиданно фальцетом и, застеснявшись, умолк.
