– Не сердись, Мод. Вспомни, что в это время я ещё не встречал тебя. Ну вот, я так и знал, что эти вопросы не приведут ни к чему хорошему. Кажется, я вообще делаю глупо, что так откровенно рассказываю тебе обо всём.
На её лице играла холодная, сдержанная усмешка. В глубине души Фрэнк, глазами незаметно следивший за женой, был рад тому, что она ревнует его.
– Ну, – сказала она наконец.
– Ты хочешь, чтобы я продолжал?
– Раз ты начал, так уж рассказывай до конца.
– Ты будешь сердиться.
– Мы слишком далеко зашли, чтобы останавливаться. Я не сержусь, Фрэнк. Мне только немного грустно. Но я ценю твою откровенность. Я не подозревала, что ты был таким… таким Дон Жуаном.
Она начала смеяться.
– Я интересовался каждой женщиной.
– «Интересовался» – милое словцо.
– С этого всегда начиналось. Затем, если обстоятельства благоприятствовали, интерес усиливался, до тех пор, пока… ну, ты понимаешь…
– Сколько же было женщин, которыми ты «интересовался»? И сколько раз этот интерес усиливался?
– Право, не могу сказать.
– Раз двадцать?
– Пожалуй, больше.
– Тридцать?
– Никак не меньше.
– Сорок?
– Я думаю, что не больше.
Мод в ужасе смотрела на мужа.
– Тебе теперь двадцать семь лет. Значит, начиная с семнадцати лет ты любил в среднем по четыре женщины в год?
– Если считать таким образом, то я, к сожалению, должен сознаться, что их было, пожалуй, более сорока.
– Это ужасно, – проговорила Мод и заплакала.
Фрэнк опустился перед ней на колени и начал целовать её милые маленькие, пухлые ручки, мягкие, как бархат.
– Я чувствую себя таким негодяем, – сказал он. – Но я люблю тебя всем сердцем и всей душой.
– Сорок первую и последнюю, – всхлипывала Мод, полусмеясь-полуплача. Она вдруг прижала его голову к своей груди. – Я не могу сердиться на тебя, – сказала она. – Это было бы невеликодушно, потому что ты рассказываешь это по доброй воле. И я не могу не ценить этого. Но мне так хотелось бы быть первой женщиной, которой ты заинтересовался.
– Увы, случилось иначе. Вероятно, есть люди, которые всю жизнь остаются непорочными. Но я не верю в то, что они лучше других. Это или святые – молодые Гладстоны и Ньюмены, или холодные, расчётливые, скрытные люди, от которых нечего ждать добра. Первые должны быть прекрасны, но я их не встречал в жизни. Со вторыми я сам не желаю встречаться.
Но эти соображения мало интересуют женщин.
– Они были красивее меня? – спросила Мод.
– Кто?
– Те сорок женщин.
– Нет, дорогая, конечно нет. Чему ты смеёшься?
– Знаешь, мне пришла в голову мысль. Хорошо бы было собрать всех этих сорок дам в одну комнату, а тебя поставить в середине.
– Тебе это кажется смешным? – Фрэнк пожал плечами. – У женщин такие странные понятия о смешном.
Мод хохотала до слёз.
– Тебе это не нравится? – спросила она наконец.
– Нисколько, – холодно ответил он.
– Ну, конечно нет. – И она снова разразилась долгим звонким смехом.
– Когда же ты успокоишься? – спросил он обидчиво. Её ревность нравилась ему гораздо больше, чем смех.
– Ну, довольно. Не сердись. Если бы я не смеялась, я бы плакала. Прости меня, Фрэнк. – Она подошла к нему. – Ты доволен?
– Не совсем ещё.
– А теперь?
– Ну ладно. Я прощаю тебе.
– Удивительно! После всех этих признаний оказывается, что он прощает мне. Но ты никогда никого из них не любил так, как любишь меня?
– Никогда.
– Поклянись!
– Клянусь тебе!
– Ни духовно, ни как ты это ещё называешь?
– Ни духовно и никак.
– И никогда больше не будешь?
– Никогда.
– И будешь хорошим мальчиком отныне и навсегда?
– Отныне и на всю жизнь.
– И все сорок были ужасны?
– Ну нет, Мод, этого я не могу сказать.
Она надула розовые губки:
– Значит, они тебе больше нравятся?
– Какие глупости ты говоришь, Мод! Если бы какая-нибудь из них нравилась мне больше тебя, я бы женился на ней.
– Да, пожалуй, что так. И если ты женился на мне, то приходится думать, что мною ты заинтересовался больше всех. Я не подумала об этом.
– Глупышка. Ну конечно же, ты мне нравишься больше их всех. Давай бросим этот разговор и больше никогда не будем к нему возвращаться.
– У тебя есть их фотографии?
– Нет.
– Ни одной?
– Нет.
– Что же ты с ними сделал?
– У меня вообще их было очень мало.
– А те, что у тебя были?
– Я их уничтожил перед свадьбой.
– Очень мило с твоей стороны. Ты об этом не жалеешь?
– Нет, по-моему, так и следовало сделать.
– Какие тебе больше нравились, брюнетки или блондинки?
– Право, не знаю. Холостяки обыкновенно бывают очень неразборчивы.
– Скажи мне по совести, Фрэнк, ведь не может быть, чтобы ни одна из этих сорока женщин не была красивее меня?
– Оставь, Мод, давай поговорим о чём-нибудь другом.
– И ни одна не была умнее?
– Как ты сегодня нелепо настроена!
– Нет, ты ответь мне.
– Я уже ответил тебе.
– Я не слышала.
– Неправда, ты отлично всё слышала. Я сказал, что если я женился на тебе, то это доказывает, что ты мне нравилась больше всех. Я не говорю, что ты – одно совершенство, но мне дороже всего именно такое соединение всех хороших и дурных качеств, какое я нашёл в тебе.
– Да, вот как! – заметила Мод с некоторым сомнением. – Люблю тебя за откровенность.
– Ну вот, я обидел тебя.
– О нет, нисколько. Мне было бы невыносимо думать, что ты что-нибудь от меня скрываешь.
– А ты, Мод, со мной будешь так же откровенна?
– Да, дорогой, после всех твоих признаний я чувствую, что должна быть с тобою откровенна. У меня тоже было кое-что в прошлом.
– У тебя!
– Может быть, лучше не вспоминать всех этих старых историй!
– Нет, я предпочёл бы узнать их.
– Тебе будет неприятно.
