Нет логических причин для веры в Бога. Конечно, есть эмоциональные доводы, однако я не способен верить, что ничто — это нечто, просто ради сомнительного спокойствия. Я не больше способен верить в Бога, чем в невидимую обезьяну, живущую у меня в заднице; впрочем, я готов поверить и в то и в другое, если получу надлежащие доказательства. Вот в чем корень проблемы для атеистов: невозможно доказать несуществование чего-то, и, тем не менее, теисты склонны перекладывать это бремя доказывания на нас. «Отсутствие доказательства не является доказательством отсутствия», — самодовольно твердят они. Что ж, вполне справедливо. Но ведь нужно-то всего одно огромное, пылающее в небе распятие, обезьяна в заднице, и, чтобы весь мир его увидел. А как тебе змея в позвоночнике? И тогда я поверю, что Бог существует.
Марианн Энгел появилась наверху — попросила, чтобы я купил растворимый кофе. Мне это показалось странным, ведь кофемашина в подвале варила кофе из обычных молотых зерен, но, поскольку жили мы именно на ее деньги, я едва ли мог отказаться.
Едва я вернулся с кофе, она вырвала у меня из рук банку, подхватила ложку и поспешила назад, в мастерскую. Я замешкался, убеждая себя, что не может же она и впрямь… а потом глянул вниз с самой верхней ступеньки и убедился, что все так и есть.
Она запихивала себе в рот растворимый кофе, а в промежутках затягивалась сигаретой и чавкала кофейным порошком, как бейсболист — жевательным табаком. И запивала все это сваренным кофе из большущей кружки.
Позвонили в дверь.
Большинство людей, заслышав звонок, просто открывают; в моем случае все сложнее. Для меня это испытание воли. А вдруг там девица-скаут с печеньем? А вдруг от одного лишь взгляда на меня она описается и хлопнется в обморок? Как потом объяснять, откуда на крыльце у нас взялась девчонка без сознания и вся в моче? Вспомните мою внешность — одного такого случая хватит, чтобы наши добропорядочные горожане запалили факелы и погнали уродца вон из города. Я решил рискнуть и встретить опасность лицом к лицу, даже если это окажется юная барышня-скаут. Открыв же дверь, увидел мужчину и женщину средних лет — пожалуй, мужа и жену, в хорошей одежде. Женщина отшатнулась от меня, как Носферату от солнца. (Мне иногда нравится примерить роль чудовища на кого-нибудь еще.) Мужчина инстинктивно шагнул вперед и загородил рукой свою жену-вампиршу. Клыки прятались за сжатыми губами.
— Да?
— Я, э… мы… — забормотал храбрец, не зная, что и думать обо мне, а женщина как будто съежилась у него за спиной.
Мужчина, собравшись с духом, выпалил:
— Мы шли в церковь! Просто в церковь! — И, словно я был так же глуп, как и уродлив, пальцем ткнул на церковь Святого Романа. — А там… э, да-да, там закрыто, а потом ваш дом увидели, ну, знаете, с горгульями и все такое, как будто тоже церковь, и мы… ну, понимаете, мы в общем-то подумали, что, может этот дом, ну да, да, да, при церкви… Или как-то так… — Он сделал паузу. — Правда?
— Нет.
Марианн Энгел делала что-то новенькое со своими камнями: присваивала каждой новой фигуре номер. Первая получила 27, следующая 26, третья 25; сейчас она работала над номером 24.
В ответ на мои расспросы она заявила:
— Мои три наставника говорят, что у меня осталось только двадцать семь сердец. Это обратный отсчет.
В четверг я дождался, когда из заведения отца Шенагана повалили посетители его вечерних курсов Библии. Пора наведаться к Святому Роману и пожаловаться, что прихожане перепутали крепость с какой-то там церковно-приходской богадельней.
Я поднялся по ступеням, посмотрел налево и направо и вошел в главные двери. Шаги отдавались эхом, но Шенаган (он стоял в самом центре зала, задрав голову к окну), кажется, ничего не слышал. Погрузился в глубокое раздумье, созерцал витражное распятие. Странно, с чего это он разглядывает эту штуку вечером? Солнца же нет, Иисус не сияет величием…
Шенаган не замечал моего присутствия, пока я не заговорил — «Полцарства за ваши мысли!». Он вздрогнул, услышав мой хрип, и, обернувшись, отшатнулся от пластиковой маски, однако быстро пришел в себя и, хохотнув, заметил, что на этот раз и впрямь сумеет предложить нечто стоящее.
— Удивительно, можно каждый день смотреть, — произнес Шенаган, кивая на Христа, — и всякий раз видеть что-то новое. Четыре перекладины креста, конечно же, символизируют четыре земные стихии, но вы заметили, как распят на нем Христос — руки вытянуты в стороны, а ноги вместе? Получается треугольник, а «три» есть число Господа. Святая Троица. Три дня воскресения. Небеса, Ад и Чистилище. Ну, вы понимаете… Так Четыре встречают Три, земля сходится с Небом. Что, разумеется, превосходно, ибо разве Иисус не есть Сын Божий и человеческий?
Он поправил очки и коротко засмеялся.
— Боюсь, я замечтался некстати… Чем могу вам помочь?
— Я живу в соседнем доме.
— Да, я вас видел…
— Я атеист.
— Что же, Бог в вас верит, — отозвался он. — Выпьете чаю?
Он махнул в сторону комнаты, притулившейся за кафедрой, и я почему-то согласился пойти за ним. У стола его помещалось два стула — очевидно, для пар, которые приходили за добрым советом по спасению расшатавшегося брака. На столе, рядом с Библией, стояла фотография его самого с другим мужчиной в обнимку. Подле них была запечатлена женщина, довольно миловидная, а рядом, кажется, сын-подросток. Женщина склонила голову к мужу, но не сводила взгляда с отца Шенагана, а тому, похоже, белый воротничок шею натер. Я поинтересовался, кто это — вероятно, его брат с женой? И Шенаган как будто удивился, что я быстро догадался.
— Неужели мы с ним так похожи, с моим братом?
— Его жена привлекательная женщина, — заметил я.
Отец Шенаган закашлялся, наливая воды в электрический чайник.
— Да. Но впрочем, как и Марианн.
— Вы знакомы?
— Она знает Библию даже лучше, чем я, но всегда отклоняет мои приглашения к службе. Ей не нравится, что большинство христиан раз в неделю ходят в церковь и молят об исполнении воли Божьей, а потом на эту волю сами же и жалуются. — Он выставил на стол две чашки и небольшой молочник. — Не могу сказать, что полностью с ней не согласен.
Шенаган сел напротив меня и снова поправил очки, хотя те и не думали съезжать. Я ждал, что мы немного поболтаем о природе — о погоде, но с удивлением услышал:
— Возможно ли, чтоб на время нашей беседы вы сняли маску?
Он так это произнес, что сразу стало понятно — его не смущает моя маска, просто любопытно, как я выгляжу. Я объяснил, что на период реабилитации должен носить маску постоянно. Шенаган понимающе кивнул, однако я заметил легчайшую тень разочарования на его лице и предложил снять маску на одну минуту, если ему так уж хочется знать, что под ней. Он согласился, снова кивком.
Я стянул маску, и он подался ближе, почесал затылок, повертел головой, рассматривая меня со всех сторон. Когда он закончил, я поинтересовался:
