что-то по-турецки, произнося слова «московлу»[77] и «руссиели»[78]. После поливания банщики надели на руки шерстяные перчатки и стали растирать тело, то и дело заискивающе заглядывая в лицо Николаю Ивановичу и бормоча что-то по-турецки.
– Что они мне говорят? – спросил Николай Иванович Карапета.
– Они спрашивают, дюша мой, хорошо ли тебе, – отвечал тот.
– Ах вот что! Да, да… Хорошо… Эвет…[79] Шюкюр! – сказал им Николай Иванович.
Когда тело было вытерто, началось мытье головы. Бритый банщик взял громадный кусок мыла, и этот кусок запрыгал по голове Николая Ивановича, тогда как другой банщик поливал на голову из чашечки воду. Кусок мыла играл в руках бритого банщика, как у жонглера, катался вокруг головы и шеи, подпрыгивал, и через минуту Николай Иванович очутился весь в душистой мыльной пене. Турецкие фразы – хорошо ли ему – то и дело повторялись банщиками.
– Эвет! Шюкюр! – кричал им в ответ Николай Иванович.
Но вот голова вымыта, и началось мытье тела: один банщик тер мыльной губкой, тогда как другой вслед за ним по тому же месту проходил руками, не налегая, как у нас в русских банях, а тихо, нежно, еле касаясь ладонями и пальцами, и опять вопросы, хорошо ли «московлу».
– Эвет! Эвет! – кряхтел Николай Иванович.
Мытье кончилось, и начались окатывания из чашечек.
Николая Ивановича переворачивали раз пять и все окатывали, наконец подняли, посадили и навили ему на голову чалму из двух полотенец.
Русская шкура что угодно выдержит
– Батюшки, посвятили! Матушки, посвятили! Карапет! Смотри: в турка меня посвятили! Вот если бы жена-то видела! – восклицал Николай Иванович, очутившись в чалме. – Теперь мне стоит только кобыльего молока попить – и совсем я буду турок.
– Турки, дюша мой, кобылье молока не пьют, – отвечал Карапет.
– А какая же еще турецкая присяга есть? Ах да… Феска… Купи мне завтра турецкую феску.
– Купим, купим, все тебе купим, эфендим, и феску купим, и кальян купим, и ковер для удовольствия купим. А теперь пойдем в жаркая баня греться. Хочешь в жаркая баня?
Карапет поднялся с каменного приступка, на котором лежал, и опят влез на котурны. Николая Иванович отвечал:
– А разве есть еще жарче этой бани? Тогда, разумеется, хочу.
По сделанному Карапетом знаку Николай Ивановича подняли и повели к двери, сделанной в стене мыльной. Надетая на него юбка из полотенец свалилась с него, но он уж не позволял больше банщикам одевать его…
– Надень, дюша мой, деревянная сапоги… Там ты, как овечье мясо, без сапоги изжариться можешь, – советовал ему Карапет.
– Не изжарюсь. Это только турки жарятся, – похвалялся Николай Иванович.
Дверца горячей бани распахнулась, Николая Ивановича быстро впихнули в маленькую келью с каменным полом и стенами и опять захлопнули ее. В дверях было окошечко со стеклом. Банщики подошли к окошечку и кричали по- турецки, спрашивая, хорошо ли их клиенту, жарко ли. Карапет тотчас же перевел вопросы, а Николай Иванович, стоя у окошка, отрицательно покачал головой и во все горло заорал из кельи:
– Йок!
Через две минуты его выпустили из кельи всего красного.
– Есть еще больше горячая комната, – сообщил ему Карапет. – Хочешь туда, эфендим?
– Веди. В лучшем виде хочу.
– Надень, дюша мой, юбку, надень деревянная сапоги. Ей-богу, там никакой человек без деревянные сапоги не выдерживает.
– Это ты, может быть, про турецкого человека говоришь? Так. А русский выдержит. Уж у нас по четвергам татары в бане как парятся! Так наддают на каменку, что волос крутится, а для меня это первое удовольствие. Веди.
Карапет перевел банщикам по-турецки. Те улыбнулись, пожали плечами, повели Николая Ивановича к двери в противоположной стене и впихнули его за эту дверь тем же порядком, как и раньше.
– Эфендим! Дюша мой! Неужели тебе не жарко без сапоги? – кричал ему через минуту Карапет, подойдя к окошечку второй кельи.
– Йок! – раздавалось изнутри, но очевидно, что Николая Ивановича на самом деле сильно припекало, потому что он сейчас же стал стучаться, прося, чтобы его выпустили.
Ему отворили, и он вышел. Армянин всплескивал руками и говорил:
– Покажи, дюша мой, шкура твоя, покажи. Красная шкура, но ничего… – покачал он головой, осматривая со всех сторон тело Николая Ивановича, и воскликнул: – Удивительно, что у тебя за шкура, дюша мой, эфендим!
– Русская шкура самая лучшая! Русская шкура что угодно выдержит! – бодро отвечал Николай Иванович, тяжело дыша и обливаясь потом.
Банщики подскочили к нему с сухими мохнатыми полотенцами и начали отирать его.
– Окатиться бы теперь холодненькой водицей, Карапеша, – бормотал он.
– Ну, здесь этого, дюша мой, нет. А ты иди, дюша мой, в ту комнату и ляг там в холодненьком месте, пока я греться буду.
По приказанию Карапета банщики закутали Николая Ивановича в мохнатые полотенца и стали укладывать на мраморный полок в предбаннике, но там он лежать не захотел, а проследовал в раздевальную, где и улегся на мягком диване. Банщики стояли над ним и улыбались, скаля зубы и бормоча что-то по-турецки.
– Чего смотрите, черти! Дико вам, что русский человек большой жар выдерживает? – говорил он им. – Это оттого, что русская шкура выделана хорошо и самая выносливая в мире. У вас вот только жар один, а мы в придачу-то к жару еще вениками хлещемся. Да…
Разумеется, банщики слушали и ничего не понимали.
– Не понимаете, черти? Ну, да и не надо, – продолжал Николай Иванович, нежась на диване. – А вот покурить надо! Трубку! Чубук… Люле… Тютюн покурить… Табак… Наргиле… – отдал он приказ банщикам, мешая турецкие и русские слова и еще показал жестом, приложив палец ко рту.
Банщики поняли. Со всех ног бросились к буфетной стойке и вернулись оттуда с кальяном и бокалом лимонаду.
В это время вернулся из бани Карапет. Он был совсем малиновый и, кряхтя и охая, в изнеможении повалился на диван.
– А я совсем в турецкого пашу преобразился, Карапет Аветыч, – сказал ему Николай Иванович. – Видишь, в чалме и с кальяном. Вот Глафира Семеновна посмотрела бы на меня теперь! То-то бы диву далась! Похож я теперь на пашу, Карапет? – спросил он, потягивая в себя дым кальяна.
– Совсем султан! Совсем падишах! Не хватает тебе только два жена, – откликнулся армянин и спросил: – Угощаешь ты меня, дюша мой, этой баней?
– Сделай, брат, одолжение… Пожалуйста.
– Тогда вели подать кофе, лимонад и шербет…
– Пожалуйста, заказывай.
– Можно и мастики?
– Да разве здесь подают вино?
– Что хочешь подают. Спроси отца с матерью и то подадут, дюша мой.
– Закажи уж и мне рюмку мастики. И я
