и обхватила руками коленки.
— Ты не возражаешь? — спросил он, щелкая зажигалкой.
— Нет, — отозвалась она.
Девушке всегда нравился этот неповторимый аромат дорогого парфюма и сигарет, который неизменно сопровождал его.
Матвей закурил, и между ними воцарилась тишина. Незаметно подкрадывалась теплая ночь, гася краски заката. За рекой, на деревне, тут и там зажигались фонари. Да и на аллеях усадьбы тоже. Где-то над ними негромко переговаривались запоздалые посетители. Чуть слышно шептались и дрожали сплетенные ветви деревьев. Цикады начинали свой вечерний концерт, назойливо звенел комар…
Юльку завораживали мигающие за рекой огни, но еще больше — близкое присутствие Матвея. Он молчал, но слова, казалось, сейчас были совершенно лишними. Эта ночь, обступающая их со всех сторон, была красноречивее любых слов.
— Почему ты не приходила в Сиренево? — негромко спросил Гончаров.
— Здесь ты во мне больше не нуждаешься.
— Я и в больнице в тебе не нуждался, но тебе было на это плевать. Ты не спрашивала моего разрешения, когда почти поселилась там и молча сносила мое плохое настроение и раздражение, унижения. Я до сих пор так и не понял, к чему все это было? Приступ милосердия или спектакль, разыгранный перед Старовойтовыми?
— Нет, ни то и ни другое.
— А что же тогда?
Юля неопределенно пожала плечами.
— Я не желала тебе смерти, Матвей! Вообще ничего плохого не желала. Когда Ариан приехал и рассказал, что произошло, он заметил, что все это из-за меня. Я помню, что ты тогда говорил… — Юля запиналась, с трудом подбирая слова.
— И что же я говорил? — усмехнулся Гончаров.
— Ты сказал, что любил меня… Это правда? Ариан говорил о том же, но ты ведь делал все, чтобы я поверила в обратное.
— Зато ты была очень откровенна в своих признаниях, дорогая! Чего ты хочешь? Чтобы я бегал за тобой? Извини, но даже физически мне это не под силу.
— Я хочу, чтобы ты не отталкивал меня.
— Ты этого хочешь? Правда? А зачем, Юля? С чего вдруг сейчас? А как же Ариан? Скажи мне, попробуй быть откровенной и, возможно, убедишь меня.
— Я скажу, но ты все равно не поверишь… Я не люблю Ариана, он мне не нужен. Я… — Шарапова запнулась. — Прости меня, Матвей!
— Сейчас, я так понимаю, последует признание в любви? — не сумел скрыть он иронии. — В лучших традициях Болливуда.
— Поэтому я и не прихожу в Сиренево, — только и сказала она. — Я не стану признаваться тебе в любви! Потому что не уверена, что это и есть любовь. Я просто знаю, что ты мне нужен, не хочу тебя терять. Я скучаю по тебе и не могу не думать. И еще я уверена, что любовь — это не только слова и признания! Любить — это принимать, прощать, не оставлять и, вопреки всему, оставаться до конца…
— Вот как? — хмыкнул он. — Есть вещи, которые нельзя простить.
— Да, безусловно, потому что гордость не позволяет перешагнуть через раненое самолюбие, если больше нет любви.
— Как у тебя все просто!
— Нет, не просто. Но, несмотря ни на что, я по-прежнему способна мечтать. А ты когда-нибудь о чем-нибудь мечтал? У тебя была мечта?
Матвей негромко рассмеялся и затушил сигарету.
— Мечта? Мечта — это нечто легкое и прозрачное, воздушное и розовое, присущее девушкам и детям. Мужчины чаще руководствуются желаниями, которые спешат так или иначе удовлетворить.
— Ты говоришь сейчас о материальном.
— Не только. Я говорю и о духовном. Красота ведь спасет мир, не так ли? А она ведь не только в хорошенькой женской мордашке. Созерцание чего-то прекрасного дарит эмоции, питает душу. Вот этот открывающийся вид, например! Я прихожу сюда каждый вечер и могу долго сидеть, глядя, как на том берегу понемногу гаснет свет в деревне!
Гончаров, конечно, не сказал, что, глядя на Сиреневую Слободу, часто думал о ней. Чем она может быть занята сейчас, о чем ее мысли.
— Впрочем, нет, была у меня одна мечта, глупая и наивная, о которой сейчас и вспоминать стыдно, — продолжал Матвей. И что-то в том, как он произнес последние слова, отозвалось трепетным волнением в сердце Шараповой. Она знала, о чем он говорит. — Но она не сбылась, поэтому, я повторюсь, если скажу: мечтания — удел слабаков и дураков.
— Говорят, мечтам свойственно сбываться даже тогда, когда те, кто когда-то мечтал, забывают о них, разочаровываются, — негромко произнесла девушка, не оборачиваясь к нему.
— Правда? А почему вдруг? — хрипловато уточнил он, и Юля почувствовала легкое прикосновение к своим волосам, собранным на макушке в обыкновенный хвостик.
Гончаров сидел ступенькой выше и мог незаметно, едва касаясь, перебирать и пропускать сквозь пальцы шелковистые пряди ее волос.
— Когда человек живет иллюзиями и миражами, он вряд ли способен увидеть что-то дальше собственного носа, а уж тем более распознать в ком-то что-то сокровенное и бесценное, что в один момент становится дороже всего на свете, — говорила она, а нежная улыбка не сходила с губ. — Любовь невозможно купить за деньги, а душу — цветами и подарками, но вот искренностью и нежностью — однозначно…
— Вот как? — хмыкнул мужчина. — А мне кажется, всему на свете есть логическое объяснение. И тому, о чем ты сейчас говоришь, в том числе. То, что случилось вдруг, в чем ты сейчас пытаешься меня уверить, — продуманный и здравый план с личной выгодой и вытекающими последствиями. На многое в этом мире решаются от безнадежности, с одной лишь разницей — у каждого своя цена! — с привычной иронией ответит Гончаров. — Особенно у того, кто познал вкус жизни в Москве!
Улыбка сбежала с губ Шараповой. Безусловно, она поняла, что сейчас имел в виду супруг. Впрочем, ничего удивительного. У него есть все основания не верить ей, тут уж, наверное, ничего не изменишь. Не перешагнуть им эту пропасть.
Юля закусила нижнюю губу и поднялась.
— Поздно уже, — сказала чуть дрогнувшим голосом. — Мне пора домой!
— Я провожу, — мужчина затушил сигарету и собрался подняться.
— Не стоит. Я сама дойду! — остановила его девушка и, не дожидаясь возражений, легко побежала по ступеням.
Матвей с некоторой горечью покачал головой и снова закурил.
Глава 24
Последующие несколько дней Юля все так же избегала приближаться к Большому дому, но, вняв доводам мамы, с удовольствием приняла непосредственное участие к подготовке к Большому Спасу, который должен был состояться в ближайшее время в Сиренево.
Перед праздником в усадьбе Катька и Шурка все вечера проводили во дворе у Емельяновых. Устраиваясь на лавочке под огромной раскидистой липой, до темноты они болтали
