– А вот тебя я терпеть не могу, и ты это прекрасно знаешь.
И мы так сильно терпеть не могли друг друга оставшееся нам в тот день время, что я до сих пор тону в этом стакане: Белинда или Зозо?
В другой раз, уходя, я протянула руку Красавчику, у того просто дух захватило. Я долго ее не отнимала, терпела, пока могла, и мило спросила его:
– А правда, что вы тоже сидели в этой крепости?
– Никогда в жизни!
– А мне рассказывала ваша старая подруга Белинда…
– Такую не знаю.
– Но при этом все знают, что вы были ее любовником.
– Значит, врут.
Я вытерла руку о платье и удалилась.
Подойдя к решетке, которую охранял Джитсу, я снова решила рискнуть. Это парень не казался мне противным. Наоборот, я бы даже сказала, услужливый.
– Ведь вы часто видели Кристофа, – сказала я, – когда работали в «Червонной даме»? С кем он был ближе: с Зозо или Белиндой?
Он отвернулся с видом побитой собаки. Стал переминаться с ноги на ногу. Неужели он боялся генерала Мадиньо или получил приказ молчать? Ни слова в ответ.
– Ну прошу вас, Джитсу, – настаивала я. – Мне очень это важно знать.
Я дотронулась указательным пальцем до его подбородка, чтобы он взглянул на меня. Он отпрянул, как от прокаженной. Я отступила. Наверное, я выглядела очень несчастной, потому что, открывая мне ворота своим огромным ключом, он вместо прощания сказал мне сочувственно:
– Мадемуазель адвокат, не надо так переживать!
Но ничего больше не добавил.
Разумеется, у меня были свои соображения по поводу подлинности этих признаний, которые я прочитала, перечитала, проанализировала со всех сторон, выучила наизусть самые важные совпадения, самые окольные хитрости. Могу изложить, кому это интересно. В конечном итоге ни одна из моих корреспонденток не удовлетворилась ролью свидетеля, но и не заботилась о том, что ее слова могут быть опротестованы. Все они умудрились спутать карты, лишь бы позволить сделать ставку одному человеку, который по-разному перевернул их жизнь, но ни одна из них, даже Каролина, не могла отрицать, что любила его. Сердце женщины подобно океану. Одному богу известно, что, когда поднимаются самые страшные бури, срабатывает инстинкт самосохранения, а его глубины сохраняют неподвижность.
Как бы то ни было, оставались две недели до суда, и не объявилась только одна Шу-Шу. Она была настолько неприступна, что мы с Эвелин отчаялись связаться с ней вовремя. Она теперь была не только кинозвездой, но и вдовой магната косметической промышленности и институтов красоты, и невозможно было узнать, в какой стране или в каком самолете она находится в данный момент.
Вывел меня на нее сам Кристоф. В одном из журналов «Экран франсэ», который я приносила ему каждую неделю, сообщалось о том, что она должна присутствовать в Монте-Карло на торжественном обеде в пользу какой-то благотворительности и кого-то там еще. Эвелин ринулась в бой.
Если Шу-Шу и в самом деле на Лазурном Берегу, то и все препятствия на пути к ней переместились туда. Сперва моей пчелке даже не удалось разжалобить дружка помощницы секретарши третьего шофера. Но она так легко не сдается, и это самый меньший из ее недостатков. Раз нельзя было добраться до актрисы, она решила идти в атаку на владелицу индустрии. Мне самой следовало додуматься до этого: козырем, который припасла Эвелин, был мой собственный отец.
Люсьен Деверо-Лепаж, последний до меня носитель этой фамилии, кем я желаю ему оставаться как можно дольше, стал единственным наследником состояния, значительно приумноженного девятью поколениями парфюмеров, обосновавшихся в Грассе. В дополнении к этому на фабриках ветви Деверо в Вьерзоне, Роморантене и нескольких других местах в Солони производят кремы и декоративную косметику, которыми я сама всегда с удовольствием пользовалась. Девица из Монружа, которая в бытность свою маникюршей часто видела две переплетенные буквы Л – нашу фамильную монограмму, была польщена тем, что мой отец позвонил ей, когда Эвелин передала ему трубку, сообщив ей предварительно о том, что случилось с голенастым парнем, который, как она считала, погиб в 1942 году, воскрес в 1945-м, а потом снова оказался в числе мертвых.
Небосвод распахнулся перед нами – это не преувеличение, поскольку Шу-Шу ничего не делала вполсилы. На следующее утро за мной прислали военный вертолет, который подобрал меня на поле полуострова и высадил в аэропорту в окрестностях Периго, откуда частный двухмоторный самолет доставил меня в Ниццу. Ровно в час я уже обедала наедине с примой «Губ» и «Ног» в трейлере длиной пятнадцать метров на киностудии «Викторин».
Она там заканчивала съемки фильма «Локоть», где играла роль чемпионки по теннису с травмой правого локтя, которая тайком пытается переучиться на левшу, чтобы не остаться за кортом, не спиться или не деградировать окончательно. В конце концов она выигрывает. Над кортами Монте-Карло поднимают звездно-полосатые флаги, и теперь она может открыто показываться вместе с малышом, разумеется, без отца, ребенок в тайне ото всех находился в закрытом пансионе в Швейцарии.
Короче, то еще дерьмо, как сказала Шу-Шу.
За утрированно старомодными очками эдакой библиотечной крысы на меня глядели ярко-зеленые глаза. Официально ей было двадцать пять, для немногочисленных близких друзей – двадцать восемь по четным или двадцать девять по нечетным. Она была так же хороша, как на экране, хотя улыбалась реже. Она шутила с невозмутимым видом в основном над собой. Она сохранила налет просторечия и частила почище пулемета.
За ней пришли звать на съемки только в конце дня. Я проводила ее до павильона. Посмотрела, как она играет сцену, в которой, если увидите фильм, в пустой раздевалке она получает пару пощечин от тренера, Агнессы Мурхэд. Шу-шу сама просила Мурхэд бить ее в полную силу. Со второго дубля все было отснято, но она сказала по-английски:
– Скажите этому сукиному сыну сценаристу, чтобы задержался на Бикини. Если он попадется на глаза Шу-Шу, когда она в очках, ему живым не уйти.
Вечером она положила меня в своей гостиной в Отеле де Пари. Она еще долго говорила со мной ночью в черном махровом халате, лицо чистое – без косметики, без очков. В свете лампы волосы отливали золотом. Когда я заснула, мы плавали в районе Мозамбика.
Следующий день было воскресенье. Я пошла с ней на теннисный корт, где она каждый день тренировалась до или после съемок. Я видела, как она внимательно и серьезно слушала советы чемпиона Америки, похоже, индейца. Потом пришел целоваться огромный француз, выигравший месяц назад Уимблдонский турнир. Именно он сказал мне, пока с нее сходило семь потов, – она играла с настоящей теннисисткой, что не нужно доверять ее словам, будто ей наплевать на свою профессию. Я сама могла заметить, что не держа никогда в руках ракетки, за несколько месяцев она достигла приличного уровня, играя у сетки. Она, как хорек, кидалась за мячом, отражала удары слева с методичностью метронома и смело встречала удары с лету. Для финальной сцены триумфа, где ее героиня играет уже с поврежденным локтем, ей не нужна была дублерша-платиновая блондинка: она сама была левшой от природы.
