если не найдется ни одного убийцы, достаточно дерзкого, чтобы это осуществить, Вильгельм, известный своей трусостью, сам умрет от страха. Такую странную интерпретацию Гранвель дал всем известной мягкости Вильгельма.
Первый шаг заключался в объявлении принца Оранского вне закона, что освобождало его подчиненных от их обязательств и делало подчинение ему преступлением. С политической точки зрения такое решение не имело особой ценности, пока Вильгельму сопутствовал успех. Но если бы фортуна ему изменила, это могло бы стать оправданием для дезертиров. Кроме того, это было необходимым предварительным действием перед обнародованием прокламации, в которой Филипп объявлял, что так называемый принц Оранский является «главным возмутителем спокойствия во всем христианском мире»; что его подданные освобождаются от всяких обязательств по отношению к нему и что каждый «наделяется правом причинить ему вред или прекратить его пребывание в этом мире, как всеобщего врага». Награда – двадцать пять тысяч экю, дворянское звание и прощение за все предыдущие прегрешения – была пропорциональна риску, который брал на себя убийца. Хотя он вряд ли смог бы потребовать ее, потому что шансы спастись от нидерландской толпы у человека, убившего принца Оранского, были крайне малы.
И все же какой-нибудь фанатик или бродяга мог пренебречь опасностью, и для Шарлотты настали страшные времена. Она тщательно проверяла все пищевые продукты, поднесенные в подарок, домашние сосиски, присланные восторженными поклонниками с Севера, фрукты и тому подобное. Вильгельм был, как подросток, привязан к своим любимым блюдам, и какой-нибудь предатель мог этим воспользоваться: например, отравить пирог с угрем. Шарлотта не могла знать, когда и как убийца может нанести удар. Она не могла знать, что у себя в лавке недалеко от антверпенской пристани португальский купец Гаспар Аньястро в компании священника и одного из своих клерков, Жуана Жауреги, рассуждал о том, что двадцать пять тысяч экю – это хорошие деньги, даже если поделить их на троих. А избавить мир от предателя-еретика – благородное дело. Она не могла знать – хотя, вероятно, не сильно испугалась бы, если бы узнала, – что ученик краснодеревщика по имени Бальтазар Жерар с силой вонзил кинжал по самую рукоять в кусок дерева с криком, что так он убьет принца Оранского. Один старик из тех, кто видел эту глупую выходку, отругал его, говоря, что не таким, как Жерар, убивать великих принцев.
Парме все это не нравилось. Он видел то, что не видел Филипп. Что предлагать награду за принца Оранского значило превратить его в жертву и, значит, подтолкнуть людей еще теснее сплотиться вокруг него. Что позиции Вильгельма в Штатах и среди иностранных дипломатов слишком сильны, чтобы их могло пошатнуть объявление его вне закона, которое наверняка не будет иметь силы. Рано или поздно какой-нибудь фанатичный убийца, соблазнившись скорее славой, чем деньгами, мог выиграть страшный приз, но стоило ли это того, чтобы позорить дело Испании?
5
Озаренный зловещим и опасным светом угроз Филиппа, Вильгельм стал для Нидерландов неизмеримо дороже. В испанских угрозах они видели самое лучшее доказательство его значимости для них. И на этой новой волне народной любви Вильгельм стремился добиться решения вопроса о союзе с герцогом Анжуйским. Перед ним стояло две задачи: первая – убедить Штаты и городские советы принять этот союз, вторая – сделать так, чтобы Анжу остался доволен видимой – но не реальной – властью. Похоже, что вторая задача оказалась не менее трудной, чем первая, поскольку Анжу был амбициозен, но не глуп. К счастью, он был еще и ленив.
Многократные попытки убедить Большой совет Антверпена в июле 1580 года привели к успеху. Ему предшествовали долгие споры и длинные паузы, когда Вильгельм прохаживался по смежной галерее и ждал, что скажут бюргеры. Когда он выходил из городской ратуши, люди на улицах вглядывались в его лицо и по тому, было ли оно мрачным, удрученным или уверенным, судили о том, как продвигается дело с непопулярным союзом. Анжу определенно стал для Нидерландов костью в горле, которую они никак не могли проглотить. Все рассказы о нем, имевшие хождение в народе, не сулили людям ничего хорошего, а армию возмущала мысль о таком «защитнике», напрочь лишенном воинского духа. Но чему суждено случиться, того не миновать, и постепенно провинции одна за другой склонялись перед неизбежным. Гелдерланд, Утрехт и Брабант держались до последнего. Они не хотели видеть Анжу защитником Нидерландов и просто говорили, что хотят видеть на этом месте принца Оранского. Но Вильгельм продолжал бесконечно и терпеливо объяснять, что этого не будет. Он навсегда останется их слугой, но не может стать правителем, который даст им необходимую устойчивость, чтобы противостоять королю Испании. В результате уступили и они.
Наконец, в августе условия для создания альянса были намечены, и 24-го Сент-Альдегонд отплыл из Флиссингена, чтобы через десять дней в Туре вручить предложения Нидерландов франтоватому герцогу Анжуйскому. Вильгельм сделал мудрый выбор, отправив Сент-Альдегонда, чья впечатляющая серьезность и острый ум могли смутить «похотливых мошенников», как называла Юлиана советников Анжу, и на чьи знания и умения он мог положиться в случае возникновения каких-либо трудностей. Трудности возникли почти сразу. Анжу, который отлично мог разобраться в политическом документе, мгновенно заметил все предосторожности, препятствовавшие получению им абсолютной власти, которыми Вильгельм и Штаты тщательно снабдили свои предложения. Например, почему ему предлагался всего лишь титул «принц и господин»? Почему не «суверен»? У Сент-Альдегонда имелся готовый ответ: у слова «суверен» нет эквивалента в голландском языке. Анжу, который не мог проверить это утверждение, пропустил этот пункт, но высказал возражения по поводу пункта, запрещавшего ему назначать министрами иностранцев и оставлявшего за Штатами последнее слово при выборе его советников. Анжу возмущался, Сент-Альдегонд объяснял, но оставался непреклонен: таков порядок, всегда существовавший в Нидерландах, от которого отошел только король Испании. На тот момент Анжу сдался, но заявил, что позже вернется к вопросу об изменении этого пункта. Но самый серьезный удар его гордости был нанесен, когда он узнал, что должен давать клятву верности конституции каждой отдельной провинции. Семнадцать унизительных обещаний уважать так называемые привилегии этих неотесанных нидерландцев? Это было уже слишком. И снова Сент-Альдегонд его уломал. Анжу тошнило от Франции с ее слишком ограниченными возможностями для реализации его амбиций, ему хотелось иметь новое поле деятельности. И хотя он продолжал надеяться на брак с королевой Англии, предложения Нидерландов были более надежным вариантом. Поскольку герцог не питал особого уважения к собственным обещаниям, ему было не очень важно, на какие условия соглашаться. Важно было заполучить Нидерланды.
Считая себя хитрецом, Анжу не допускал
