все время ощущаю присутствие Сары, она тихо и неназойливо делает для меня все необходимое. Терпение ее безгранично, если учесть, что параллельно с этим она пытается начать свое собственное дело.
Учителя замечают, что мои познания неровны, но в основном заметно лучше, чем у одноклассников. Классный руководитель вызывает меня к себе, и только тогда я рассказываю о моей упорной зубрежке в Малом гетто и в лагере. Я по его просьбе приношу ему мои учебники, он быстро просматривает полуистлевшие страницы с бесчисленным количеством карандашных пометок и комментариев, задает несколько вопросов и отпускает меня, сказав, что мы еще вернемся к этому разговору.
Как и предсказывали учителя в гимназии Трауготта, довольно много учеников пришлось переводить в другие классы после того, как стал ясным их уровень подготовки. Большинство переводят в младшие классы. Меня снова вызывает классный руководитель и говорит, что, по мнению всех учителей, объем моих знаний превышает необходимый уровень для первого класса лицея и спрашивает, не хочу ли я перевестись во второй класс. При этом он, правда, предупреждает, что будет трудно, мои знания неравномерны и придется много работать, чтобы наверстать упущенное. Нужно ли мне время для размышлений? Я не сомневаюсь ни секунды, и уже на следующий день, через неделю с небольшим после начала учебы, начинаю заниматься в выпускном классе школы.
В новом классе удивление по поводу моего вероисповедания не так велико: уже успели распространиться слухи, что в лицее учится – подумать только! – еврей…
Гимназия Трауготта до войны была мужской. Новое руководство школой решило принимать всех учеников, независимо от пола, так что мы учимся в смешанном классе. В основном юноши, но есть и несколько девочек. Однажды на перемене после третьего урока я стою в одиночестве около доски, и ко мне подходит одна из них. Миловидная, очень ухоженная, светлые волосы аккуратно расчесаны, она слегка прихрамывает на левую ногу, кажется немного стеснительной, но в то же время целеустремленной – ее зовут Марыся. Я вижу, что ей нелегко начать разговор, но не прихожу на помощь. Наконец на приятно-распевном юго-восточном, так называемом львовском диалекте, она неуверенно спрашивает, есть ли у меня все необходимые учебники для второго лицейского класса. Потом, глядя мне прямо в глаза, спрашивает, не хочу ли я учить уроки вместе с ней.
У меня такого желания нет. Я не собираюсь завязывать какие-то отношения с моими одноклассницами – я не для этого пришел в школу. Но чувствую себя польщенным: подумать только, на меня обратила внимание такая хорошенькая девушка. Почему именно я? С моим долго дремавшим, но от этого ставшим еще сильней мужским тщеславием я понимаю, что единственное разумное объяснение – я ей нравлюсь как мужчина. Что же еще?
В дальнейшем мы встречаемся с Марысей. Не так часто, но все же регулярно, пару раз в неделю. Мы иногда ходим в кино, в только что открытые, пока еще довольно убогие, с очень скромным выбором, кондитерские, или просто беседуем – на переменах, во время прогулки, или сидя по весне на одной из зеленых скамеек, вновь появившихся на широком бульваре Второй аллеи.
Я обнаруживаю, что Марыся Левицки – умная и думающая девушка. Ее присутствие мне всегда приятно, с ней легко разговаривать и никогда не скучно, даже если мы молчим. Марыся словно излучает ровную и спокойную приветливость, но у меня такое чувство, что под беспечной манерой поведения она скрывает какое-то горе. Я очень быстро понял, что Марыся – глубокий и серьезный человек, и при этом очень открытый. Она почему-то прониклась ко мне симпатией, и я отвечаю ей тем же.
Она ничего о себе не рассказывает. Мы знакомы уже более трех месяцев, она еще не разу не была в нашей, пока еще не особенно устроенной, квартире. И никогда не приглашала меня к себе, никогда ничего не рассказывала о своих родителях – хотя понятно, что они есть. Но я не любопытен и ничего не спрашиваю.
Перевод в старший класс подстегивает меня, я занимаюсь, как одержимый, изо всех сил стараюсь получить самые высокие отметки. Когда я не сплю и не ем, провожу все время в школе или дома, обложившись книгами и учебниками в беспорядке, в котором только я могу что-либо найти.
В моем отце пережитое навсегда оставило свой след. Та непрерывная цепь требований, которые он предъявлял самому себе, то постоянное напряжение, в котором он жил долгие годы войны, выбили его из седла. Но он понемногу начинает выходить из оцепенения. Пинкус – один из самых старших, может быть, самый старший из тех, кому удалось выжить после ченстоховского гетто и лагеря Хасаг. Ему за шестьдесят, но он старается вновь наладить ателье. Но дело идет туго – нет нужных тканей, принадлежностей, трудно подобрать помощников и найти заказы. Сара озабочена – она открывает у нас дома зуботехническую лабораторию и начинает прием больных.
У нее есть полученный в молодости диплом зубного техника, она пошла и удостоверилась, что он действителен. Такой диплом в Польше дает право открыть собственную практику. Но Сара прекрасно сознает, что не работала больше двадцати лет и незнакома с новыми методами протезирования и современной техникой. Поэтому она находит несколько молодых, получивших дипломы перед войной, техников, и они открывают совместную лабораторию с Сарой во главе. На Саре также лежит обязанность привлечения потенциальных заказчиков. Она занимается этим неустанно, у нее приятные и внушающие доверие манеры, и ей быстро удается наладить контакт с городскими зубными врачами, чтобы те направляли к ней больных. Дело идет на лад. Мало этого, ей удается какими-то неведомыми способами раздобывать необходимое оборудование и материалы, что немаловажно в конкуренции – далеко не все это могут.
Сара быстро осваивает новые методы, я вижу, что ей очень нравится вновь обретенная профессиональная независимость. Но это ей не мешает по-прежнему преданно заботиться обо мне, Пинкусе и Романе. Мы принимаем ее заботу как должное. Это и неправильно, и неразумно, но такова уж Сара и таковы мы – эгоисты, убежденные, что женщины должны нас обслуживать.
Вот, к примеру, как-то в воскресенье днем мы сидим за столом – в Польше это называется второй завтрак, Романа нет. Пинкус обожает яйца, может съесть несколько штук в один присест. Сара достает из стеклянной миски в середине стола сваренные «в мешочке» еще теплые яйца, чистит их и дает Пинкусу, который расправляется с ними мгновенно. После третьего яйца Пинкус заявляет: «Спасибо, я больше не хочу». Но Сара берет еще одно яйцо и начинает аккуратно его чистить. Пинкус повторяет: «Сара, я же сказал, что я
