Корвинов. Тем более тебе, чужой.
И снова Анна услышала это ненавистное слово. Значит, она все еще не нашла своего настоящего места, все еще продолжает быть чужой, полуполькой? Зигмунт… Может, действительно красного цвета в нем многовато? Людвика… Ясно то, чего она когда-то добивалась — и не добилась, можно представить, как она не любила свою соперницу Анну, урожденную ле Бон. Пани Рената… Она внимательно следила за невесткой, радовалась каждому ее промаху, не скупилась на язвительные замечания. Второе нападение было совсем уж неожиданным и привело ее в изумление. Дядя Стефан вызвал Анну в свой кабинет и заявил, что он не потерпит никаких свиданий в помещении библиотеки.
— Свиданий? — повторила удивленная Анна. — Но я же ни с кем здесь не встречаюсь, абсолютно ни с кем. Иногда заходят в читальный зал Павел с Паулой, редко Зигмунт. И это все.
— А твой муж… — начал он, но осекся, возможно понял, что его никто не уполномочил устанавливать в библиотеке такой контроль.
Однако Анна поспешила успокоить его, рассказала все как есть:
— Адам сказал недавно, что ему интересно, как оценивает политику Бека семья Градов. У Зигмунта несколько… более разносторонние взгляды и контакты, чем у всех нас.
Он повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.
— А эти… контакты тебе нравятся?
Анна теперь уже могла спокойно рассмеяться.
— Мне? Но ведь я не знаю ни красных, ни людей, сочувствующих левым. Я для Зигмунта и его друзей все еще чужая. Бретонка. Белая.
— Чужая? — повторил дядя Стефан и вдруг снял очки, словно они стали ему в тягость. — Впрочем, это неважно. Говорят, что в июне вы собираетесь к Хуберту, под Хелм?
Анна удивилась снова, уже совершенно искренне:
— Я ничего об этом не слышала.
— Это последняя идея буни. Она мне говорила, что ты должна познакомиться с родным братом Павла. Да и он сам не видел его уже несколько лет. Может, вы вчетвером поедете туда на «декавке» доктора?
Дядя Стефан был весьма небезразличен к этой поездке. Возможно, потому, чтобы она не проводила отпуска в «Мальве», а может, его уговорила пани Рената?
Они выехали первого июня в Хелм, но из поездки она запомнила немного: постоянные, хотя и дружеские пререкания Паулы с мужем за каждую сигарету и каждый глоток старки из плоской фляжки, широкую долину, полную цветущего жасмина, колосящиеся хлеба, а на холме, который был чуть ниже той горы, откуда Анна смотрела на море и дюны Геранда, белые стены Хелма и башни костелов.
— Здесь все почти как у нас в Арморике, — прошептала она, глядя на плывущие низко, прямо над городом, облака.
— Только здесь чернозем, а не песок, и мы благополучно доберемся по грунтовой дороге до Хуберта лишь потому, что сегодня хорошая погода. После дождя к нему можно проехать только на бричке, запряженной четырьмя битюгами. Автомобили еще не в моде в этой части Польши «Б», вот почему мы производим здесь такую сенсацию.
Усадьба Хуберта с огромным домом была когда-то одним из имений маршала Эразма Корвина. И этот дом в памяти Анны запечатлелся лучше, чем деревенское поместье тетки Милы Толимир. Здесь к дому вела широкая аллея, с каждой стороны которой стояло по четыре ряда тополей, а вид из окон на хелмскую равнину был приятен для глаз. Сам Хуберт, широкоплечий и плотный, довольно сильно отличающийся от всех тонконогих потомков маршальши, получил в наследство Грабово совершенно неожиданно, когда оба сына Якуба, доктор Кароль с Хожей и адвокат Юлиан Корвин, выбрали профессии, из-за которых им пришлось жить в городе. Их сестра Мила Толимир не собиралась уезжать из имения мужа, таким образом, обойдя двух наследников, Хуберт получил от прадеда доминион — крупное земельное владение Грабово. С этим помпезным названием он справился довольно быстро, потому что продал часть земли и начал разводить арабских скакунов, но с лошадьми у него было довольно много неприятностей. Потом Хуберт, узнав об огромных будто бы доходах владельцев беговых конюшен на Мокотовском поле в Варшаве, взялся за разведение англо-арабской породы.
— Но ведь все это стоит целое состояние! — сказала Анна вечером, расчесывая волосы перед старинным венецианским зеркалом.
— Конечно, стоит, — проворчал Адам. — Прабабка перестала сюда приезжать только потому, что с каждым годом Грабово становится все меньше и меньше. Сначала на продажу пошли леса, потом дальние поля, а сейчас, по сути дела, осталась только усадьба с пристройками, необходимыми для содержания такого крупного конного завода.
— Павел об этом знает?
— Хуберт получил Грабово от дядьев и матери с обязательством выплатить долю брату, он сделал это сразу же после женитьбы, отдав приданое жены. У него нет никаких обязательств по отношению к родственникам, и он живет с размахом, пользуясь всеми прелестями деревенской и городской жизни. Коневодство, скачки… В Константине его считают тунеядцем. Еще хорошо, что буня продала второе поместье на Волыни и сразу же купила «Мальву», ей хотелось быть поближе к сыновьям и Варшаве. Но она возмущена тем, что Хуберт растратил все, что нажили маршал и его дед, который был хозяином Грабова. Так урезать имение и при этом жить как миллионер! Но Хуберт не собирается признавать свои ошибки и никому не говорит, сколько он разбазарил гектаров земли. Спроси его, где начинаются границы фольварка? Он расставит руки, покажет тебе, что владеет всей долиной под Хелмом, и обязательно скажет: «Здесь все мое. И это единственное, из-за чего стоит жить и что надо любить».
— Неужели все Корвины немного странноваты? — спросила она.
— Все? — повторил Адам. — Неужели я тебе тоже кажусь странным?
Это был трудный вопрос, но ведь ей все равно надо было когда-нибудь на него ответить. Ответить себе, ему. Был ли он таким же странным, как прабабка, Хуберт, тройка молодых Корвинов? Она пыталась понять Адама, и не всегда ей это удавалось. Возможно, он от прабабки унаследовал способность замечать только приятные стороны жизни и поэтому превращал все в шутку? В нем чувствовалась сила, что-то хищное и в то же время строптивость, желание обличать людей, даже близких, проницательность и иногда жестокость, он находил удовольствие в обнаружении мотивов чужих поступков, замечал то, что другие старались скрыть.
— Ты все еще для меня загадка, — наконец сказала она, поколебавшись. — Ты увлек меня за собой, потому что умеешь очаровать того, кто тебе нужен, но…
— Но?
— Ты не похож на прабабку, но такой же неуловимый, как и она, тебя трудно разгадать. Я, например, не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда — издеваешься над Хубертом, Зигмунтом, даже надо мной.
— Да, — признался он
