Кратаранга, по настоянию новых друзей, сменил свой нарядзнатного всадника на менее приметный. Он приехал в спортивном костюме, зимнихкроссовках и тёплой кожаной куртке. Даже серебристые волосы, прежде вольнораскинутые по плечам, были стянуты в хвост обыкновенной аптекарской резинкой. Опроисхождении Кратаранги напоминал только «перстень силы» на пальце да тусклыйметаллический пояс. Кое-кто из присутствовавших знал, что на самом деле этотпояс был страшным по силе оружием, а кто не знал, тем было и незачем.
Оглядевшись в комнате, хайратский царевич сразу подошёл кЖене. Молча, сосредоточенно хмурясь, приложил ладонь к её затылку. Затемпридирчиво изучил рисунок линий на её левой ладони. И наконец велел:
– Обнажи тело своё.
Женя вздрогнула, но повиновалась беспрекословно. Всё взглядыобратились на её по-прежнему незагорелый живот, где, словно негативастрономического снимка, красовались семь звёзд.
– Да, – отрывисто проговорил Кратаранга. –Это хварэна. Божественная слава и благодать. В своей новой жизни ты непреступала истины, и хварэна вернулась к тебе. Облачись, царственнаяспасительница людей.
Гринберг засопел и отвернулся от чарующего зрелища, будучиоскорблённым в самых святых чувствах. Он-то пытался подбить Виринею намаленький стриптиз, будучи совершенно уверен, что носительницей божественныхзнаков окажется именно она!
– Иван Степанович, – сказал Эдик, – непоможете на карту взглянуть?
Имелась в виду карта аномальной зоны с подробнымрасположением хрональных пятен и дыр. Была она, естественно, предназначенасугубо для служебного пользования, ну а после того, как возымел место случайнесанкционированного копирования, секретность сгустилась вконец. И ещё бы ейбыло не сгуститься, ведь запретная зона оказалась весьма притягательным местомдля всяческих шаромыжников, поджидавших беспомощных «вольтанутых». Не говоряуже о втором «перстне силы», оказавшемся предположительно у Хомякова…
Иван склонился над компьютером и ввёл свой личный коддоступа. Глаза Виринеи сверкнули изумрудными бликами. На экране возникпорядочный кусок Московского района. Его испещряли разноцветные кляксы.
– Есть там… проход… в ленинградскую блокаду? –отважилась подать голос Корнецкая. Голос прозвучал отвратительно пискливо.
Все опять уставились на неё, и Звягинцев спросил:
– Женечка, почему вы думаете, что речь идёт о блокаде?
– Ну как же, – ей казалось это очевидным, –«погибает от голода в стужу»… «в занесённой по крышу снегами неприступнойобители мёртвых»… и самолёты… – Она судорожно вздохнула, но всё-такивыговорила: – С крестами.
На самом деле про блокаду подумал каждый в отдельности. И всамом деле, что мы сразу представляем себе при слове «блокада»? Разве мы вспоминаем,что она вместила в себя две весны и два лета, когда по улицам катились трамваи,в скверах расцветала сирень, а возле Адмиралтейства зрела капуста?.. Нет,блокада для нас – непременно чёрная ночь над вымерзшим городом, заваленныесугробами улицы с мёртвыми останками автомобилей – и не только автомобилей – посторонам узенькой тропки, это невыносимый холод и курящиеся проруби на Неве…
В общем, по части «где» оракул высказался достаточно ясно.Дело встало за малым – осталось вычислить, «когда» и «кого» необходимо былоспасти.
Лев Поликарпович кашлянул и выразил общую мысль:
– Ну и который из девятисот дней нас интересует?
Скудин, разглядывавший карту, хмуро ответил:
– Вариант вообще-то один. Шестое января сорок второго,других туннелей не наблюдаю.
Кратаранга почему-то переглянулся с Виринеей, а Шихманпокосился на Гринберга.
– «Тот, кто способен замедлить Продвиженье живущих кТартару»… – медленно проговорил Веня. – Как там дальше?
– «Тот, кому сам Хронос послушен», – повторилаЖеня.
– «В нищете и полнейшем презренье», – подхватилАлик. – Откуси я собственную голову – какой-нибудь репрессированныйучёный! Их тогда, я думаю, столько погибло! С такими открытиями!
Звягинцев сразу вспомнил отцовские дневники. И шифрованные,наверняка революционные рукописи, которые теперь никогда никто не прочтёт.
Академик Шихман вдруг приосанился и как будто даже стал вышеростом.
– Осмелюсь предположить, – проговорил он, –что речь может идти об одном из моих… наших с Евгением Додиковичемсоплеменников.
– Почему? – с интересом спросил Лев Поликарпович.
– Ну как же, – прищурился Гринберг, – «Кровьего одна из старейших на Гее, Только это… несёт лишь одни уязвленья»…
– «Происходит из древнего рода», – скрипучимголосом вмешался фон Трауберг. – Герр Шихман, нас всех здесь объединяетобщая цель, так что в данном случае я далёк от национальных амбиций… Однакопрошу учесть, что этот древний род может быть и германским. А «уязвленья»,равно как полнейшее презрение и нищета, могут проистекать оттого, что одарённыйарийский юноша аристократического происхождения находился в плену.
Ицхок-Хаим Гершкович чопорно наклонил голову, признаваявесомость его аргументов, а Звягинцев посмотрел на фон Трауберга и невольноподумал, как изменился старый нацист с той минуты, когда обрёл внучку. Он всё меньшенапоминал мумию, удравшую из Кунсткамеры. Равно как и маньяка, способногорассуждать только на одну тему – о пропавшей наследнице. В кресле на колёсикахсидел по-настоящему крупный учёный. Да, эсэсовский мистик из «Аненербе», да,идейный враг, да, непримиримый научный противник… но этому человекусопутствовало истинное величие, пусть и с инфернальным оттенком.
– Всегда завидовал дворянам, – впервые подал голосБоря Капустин. – В общем-то, кровь у всех одинаково древняя… Все мы отодной праматери Евы…[50] Только они своих предков по бумажкепрослеживают чуть не до Рюрика, а у нас такой бумажки нет.
– Без бумажки ты дворняжка, – хмыкнул Гринберг.Никто из его родственников не имел отношения ни к блокаде, ни к науке овремени, и это было обидно.
«„Причину Замыканья спирали в окружность“… – стукнулоЛьва Поликарповича. – Спираль времени. Излюбленная тема отца…»
– Мой отец… – сказал он и задохнулся, стискивая вкармане пузырёк с «Изокетом». – Наши предки были из крестьян, но ктознает… Отца взяли в тридцать седьмом, и уже в наше время я его отыскал вМартирологе расстрелянных на Левашовской…[51] Но, может быть,это тоже неправда и в войну он работал в какой-нибудь шарашке?
