– Папа, Гвоздю настала хана, пора болты рвать…
– Отлезаем! – Хомяков, точно капитан тонущегокорабля, последним покинул сокровищницу – и, не удержавшись, швырнул туда напрощание гранату Ф-1, просто чтоб помнили.
Начавшаяся было около наружной стены Лабиринта пальбазатихла быстро. Подтянувшееся бандитское подкрепление быстро разделалось снебольшим отрядом египетских лучников, выступивших на защиту своегонационального достояния. Правда, «сухого счёта» не получилось. Семён Петрович снеудовольствием осмотрел побоище и склонился над Гвоздём.
Длинная, хорошо оперенная стрела с бронзовым наконечникомвонзилась биатлонисту прямо в левый глаз и вышла наружу, пробив череп насквозь…Ох, весьма ошибается тот, кто считает, что древнее оружие по сравнению ссовременным – это по определению тьфу! Всё дело в умении им пользоваться.Доисторическая праща в руках мастера гораздо более смертоносна, чем помповый«Ремингтон» в руках неумехи. А тому, кто считает лук жалким оружием древнегочеловека, беспомощного перед природой, – тому показать бы череп Гвоздя,прошитый стрелой египетского снайпера…
Отчётливо понимая, что в светлое время суток оторваться отпогони будет сложнее, а патроны не бесконечны, Хомяков ощупал в кармане ключиот кабины КрАЗа и скомандовал:
– Канаем не в хипеж, с Макароном на хвосте.
И первым, налегке, быстрым шагом двинулся в обратный путь.
Весь остаток ночи тащились следом за ним шатавшиеся отусталости бандюганы, а когда благодатные рощи оазиса Фаюм остались далекопозади, в лучах рассветного солнца заклубилось больше пыльное облако,двигавшееся со стороны Мемфиса – наперерез разбойникам.
– Колесницы… штук пятьдесят… – Чекист оторвалглаза от электронного бинокля.
– Братва, – устало скомандовал Хомяков, –надо их помножить на ноль, достали…
И сосредоточенно принялся заряжать гранатомёт.
Между тем хорошо обученные возничие начали принимать вправо,чтобы лучникам было сподручнее метать стрелы, и те уже потянулись к огромнымколчанам, висевшим у наружных бортов… тут-то Макарон и нажал на спуск автоматаКалашникова.
Снежно-белый конь головной колесницы точно споткнулся,рухнул в пыль и забился, колесницу занесло и опрокинуло, на неё налетелиехавшие следом… В общем, съёмки «Бен-Гура», только без специальной техники икаскадёров. Стрельба длинными очередями, изредка перемежаемая буханьемгранатомёта, тянулась не особенно долго.
«Какой цезарь не любит быстрой езды?» Семён Петрович ивправду задумался было о поездке на трофейной колеснице, – надо же, всамом деле, попрактиковаться перед римскими триумфами, – но по здравомразумении эту мысль отставил. Ни одной живой лошади в пределах видимости ненаблюдалось. К тому же и колесницы вовсе не выгляделипрогулочно-тренировочными, чтобы с ними управляться, явно требовалась сноровка…В общем, отложим до лучших времён.
Наконец впереди показалось путеводное созвездие Пирамид. И,ощущая на истерзанных плечах драгоценную тяжесть добытого, бандюганы изпоследних сил ускорили шаг.
Скоро об их пребывании напоминали только следы, обрывавшиесявнутри круга неизвестно кем выложенных камней, да несколько окурков насеро-жёлтом песке. Некому было даже увидеть, как исчезали в радужном вихребелые, удобные для пустыни кеды Чекиста…
Кто?
– Так я… Значит, я была распутницей и шпионкой?
Женя Корнецкая судорожно стискивала руку деда и в отчаяниипереводила взгляд с одного лица на другое. История, которую ей сейчасрассказали, казалась просто чудовищной. Ещё чудовищней было то, что эти людиявно жалели её и высказывались предельно корректно, опуская подробности, но вмыслях у них звучало такое… Этот ужас не мог, не имел права быть её биографией.И тем не менее внутренний голос, особенно ясно звучащий у каждого человека вминуты напряжения духа, говорил ей, что дело обстояло именно так.
Достаточно было вспомнить, как мужественно бросился защищатьеё Леонтиск, – а в итоге всех троих андроподистов поубивала именно она.Незнакомым оружием и притом в ситуации, когда ей полагалось бы попросту впастьв ступор, на худой конец, беспомощно пытаться удрать. Ни кровь, ниразлетающиеся человеческие мозги не вывели её из душевного равновесия. Алесбийские игрища афинянок, а весь остальной эротический аспект её похождений?Почему ничто не могло вогнать её в шок, явно полагавшийся скромной тихвинскойуроженке?..
Опять-таки и Ганс Людвиг… дедуля…
Могучий голос родственной крови преодолел всё – и дырявуюискусственную память Жени Корнецкой, и стёртую хрональной дырой личностьРомуальды фон Трауберг. Не говоря уже о таких мелочах, как изменённаявнешность. Женя мгновенно узнала деда и бросилась к единственному родномучеловеку на свете, чтобы обнять его и расплакаться, стоя на коленях перед егокреслом. Она и теперь продолжала неконтролируемо реветь, чувствуя, какнекрасиво опухают веки и нос, а выпустить руку деда её не заставила бы никакаясила на свете.
Свободной рукой Ганс Людвиг гладил её по голове.
– Деточка, – повторял он по-русски, успев уже уяснить,что родного немецкого бывшая Ромуальда не разумеет. – Дитя моё… Бедное моёдитя. Не думай об этом. Мы вместе. Всё будет хорошо.
Но что могло быть хорошо, что вообще могло теперь быть, еслиЭдик… Если она его… «Юбола Икс»… Боже, Боже, что делать?
Эдик подошёл к ней, опустился рядом и обнял Женю за плечи.Ему ли было не знать, что она чувствовала!
– Мало ли кто из нас кем был раньше, – тихопроговорил он. – Важно, кто мы сейчас. И кем станем…
Железная шпионская выучка косвенным образом подтвердилась часадва спустя, когда Женя более-менее пришла в себя, подобрала сопли и не тольково всех беспощадных подробностях изложила свою одиссею, но и слово в слововоспроизвела предсказание «богоречивого» человека-змеи. Сперва в оригинале,потом в собственном переводе на русский. Эдик только поспевал стучать клавишамикомпьютера.
К тому времени было сделано несколько телефонных звонков,так что в квартиру девятизвёздочного генерала Владимира Зеноновича успелиподтянуться практически все. И спецназовцы Скудина, и Кратаранга с Фросенькой,и неразлучная «катакомбная» троица. Самым последним прибыл Гринберг,невыспавшийся и злой, как цепной шелудивый кобель. Всю минувшую ночь он,томимый романтическим чувством, провёл под дверями у Виринеи – оченьбезрезультатно. Войдя, он выцелил взглядом фон Трауберга, буркнул что-тоневежливое о мышах, которых не ловит фонд Симона Визенталя,[49]и подчёркнуто солидаризировался с Шихманом. Ганс Людвиг не обратил на негоникакого внимания.
