1
Павел проснулся перед рассветом и по привычке еще полежал в кровати несколько минут, прислушиваясь. Он услышал далеко в чаще леса фырканье зубра, призывающего самку, а ближе – шарканье и шмыганье, по которому узнал дикую кабаниху, названную им Эльжбетой, в честь покойной жены. Все это были знакомые звуки, которые говорили, что все хорошо, что можно спокойно подниматься с постели и встречать день.
Он медленно оделся, разминая застывшие от ночного холода мускулы и суставы. Его бестолковый сынок, живший в Берлине, прислал ему на прошлое Рождество электрическое одеяло, когда, как обычно, был слишком занят, чтобы приехать в гости лично. Сын забыл, что в доме Павла нет электричества, и Павлу это казалось примечательным, учитывая, что мальчик здесь вырос. Видимо, думал Павел, города и не такое с людьми делают. Города оглупляют. Так учил его собственный отец, а отца – его отец.
Павел спал в термокальсонах Damarts, которые прислала из Англии его шлюха-дочь. Если бы его дети хоть что-то соображали, они бы прислали ему генератор или какую-нибудь навороченную американскую топливную ячейку, о которых ему рассказывал Новак. Электрическое одеяло и термобелье. Поразительно.
Поверх термобелья Павел натянул стеганые штаны и толстый свитер. Влез в ботинки и пошаркал на кухню, дыхание слабым туманом срывалось с его губ.
На кухне стоял ошеломляющий запах, который Павел перестал замечать с годовалого возраста. Он исходил от ляжек зубров, висящих прямо под низким потолком, от сотен ниток сушеных грибов, от толстых пропотевших носков, сушившихся у плиты с двумя конфорками, от кофе и каши, варившихся десятилетиями, от сырой шерстяной одежды, свечей из домашнего воска и по крайней мере дюжины собак, сменивших друг друга за долгие годы.
Сейчас у него был большой белый зверь, горная собака с юга. Он назвал ее Галина, в честь второй жены, которую она напоминала по характеру.
Когда он вышел из спальни, собака заворочалась в углу в своем гнезде из тряпок и древних газет. Она весила ненамного меньше, чем он, а ее шкура была свалявшейся и грязной; она подняла свою тяжелую голову и посмотрела на него безумными глазами.
– Рано, засранка, – пробормотал Павел, взял немытую сковородку с кухонного стола и бросил собаке. – Жди, чтоб тебя.
Собака дернулась с неправдоподобной скоростью и поймала пастью рукоятку сковородки, летящей мимо. Уронила сковородку и обследовала ее мерзким красным языком.
– Засранка, – сказал Павел и открыл входную дверь. Дерево двери разбухло, как политик, как любил повторять Новак всякий раз, когда навещал его, и Павлу пришлось приложить силы, чтобы вытолкнуть ее наружу. При этом он заметил новые прострелы в теле.
Туалет находился в пятидесяти метрах, на опушке леса. Дверь от него сгнила уже много лет назад, Павел стянул штаны, открыл клапан сзади на термобелье и уселся, глядя на дом.
Домик все еще казался охотничьей избушкой из сказки, которую и должен был напоминать, когда его начинали строить в первые годы прошлого столетия: тогда герцоги и принцы приезжали сюда охотиться на зубров, оленей и кабанов. Домик выглядел еще довольно крепко, хотя время его не пощадило. Все окна на втором этаже были выбиты, большинство на нижнем – тоже, их заколотили досками, которые с годами стали серебристыми. Веранда вдоль фасада – правда, это была уже более поздняя достройка – сгнила, стала опасной, туда теперь сваливался хлам. И прошло уже… ну, он даже не помнил, когда в последний раз из трубы поднимался дым; казалось, что всю свою жизнь он предпочитал газ в баллонах, а труба уже наверняка наглухо забита старыми птичьими гнездами и мусором.
