Федор Тютчев. Одиночество
Предисловие
Я долго пытался подобрать подходящее определение для данного опуса. Изначально предполагалось, что это будет отчет психиатра, но теперь, когда в него вошли длинные фрагменты моих размышлений о беседах с пациентом Виктором Стругацким и странные, тревожные умозаключения, к которым я пришел в результате проверки его психического состояния, назвать это отчетом будет неточно и неверно.
Само собой разумеется, поведение психиатра оказывается одним из важнейших моментов в лечении пациента; однако я осознаю, что, работая со Стругацким, копнул глубже, чем собирался, и сам стал частью его истории. И это не дает мне покоя, как и отдельные факты самой истории.
Здесь необходимо указать обстоятельства, которые предшествовали случившемуся, и рассказать, как я оказался во все это вовлечен. В понедельник 23 февраля 2009 года в Первоуральскую психиатрическую больницу, в пригороде Екатеринбурга, где я работаю, приехали представители уголовного розыска с просьбой помочь в расследовании дела о возможном убийстве нескольких человек.
Девять дней назад в поселке Юрта Анямова, к северу от уральского города Ивделя, появился человек. В поселке живут манси — коренное население края. Мужчина явно находился в состоянии сильнейшего шока, его била лихорадка, оправиться от которой ему помог лишь тщательный уход местных жителей.
Неделей раньше, в воскресенье, он проходил через Юрту Анямову в компании еще трех человек. Это были 68-летний Вадим Константинов, бывший профессор антропологии, 28-летняя Вероника Ивашева, работавшая в милиции на опознаниях (рисовала по словесным описаниям портреты подозреваемых), и Алиса Черникова, преподаватель физики в Уральском государственном политехническом университете.
По словам Романа Бахтиярова, главы поселка, группа эта заявила, что ведет расследование так называемого «происшествия на перевале Дятлова», которое случилось пятьдесят лет назад, в феврале 1959 года, неподалеку от тех мест, на горе Холат-Сяхыл. Факты случившегося хорошо известны местным историкам, и я не буду их пересказывать в предисловии по причинам, которые вскоре станут понятны.
Бахтияров рассказал, что один из деревенских старожилов, Прокопий Анямов, шаман неопределенного возраста, вызвался проводить Стругацкого с его группой. Через пять дней после того, как они ушли из Юрты Анямова, в поселок вернулся один Стругацкий. Он был в бреду и говорил бессвязно, но в редкие моменты прояснения сознания он утверждал, что всех остальных убили в сосновом бору южнее горы Холат-Сяхыл.
Начальник Первоуральской больницы доктор Федор Плетнер согласился обследовать Стругацкого и поручил пациента мне. Стругацкого разместили в палате тюремного отделения больницы.
Поскольку Стругацкий был сильно ослаблен физически и истощен от голода (жителям деревни так и не удалось заставить его съесть хоть что-нибудь ни во время лихорадки, ни после) и ему требовалось пройти восстановительный курс лечения, встречу с ним я отложил до среды, 25 февраля.
Что последовало дальше — как я уже упомянул в самом начале — трудно поддается описанию. Думаю, что лучше всего назвать мой труд хроникой медицинского обследования Виктора Стругацкого или, как говорится, личными мемуарами. Но по сути это история моего постепенного осознания истинной природы того, что он увидел в том лесу, и причины его психического состояния. Полагаю, что люди, с которыми он отправился на Холат-Сяхыл, на самом деле мертвы, но я не верю, что их убил Стругацкий.
Уверен, что многим данный рассказ покажется сомнительным по ряду причин. Специалисты в области психиатрии, без сомнения, начнут комментировать стиль письма. Но данный стиль отвечает моим намерениям написать личную хронику. Представители более широких научных кругов, очевидно, выразят недоверие и даже презрение к изложенным фактам. На это я могу ответить лишь, что предоставляю данный материал исключительно ради него самого.
И последнее замечание: подробности истории Стругацкого раскрывались в течение нескольких сеансов, которые записывались на пленку. Из этих записей я собрал целостную картину событий, которые он пережил, и ради ясности изложения пересказал их от третьего лица. Также я включил сюда множество мелких деталей и наблюдений, сделанных во время бесед со Стругацким. Чтобы изложение получилось по возможности связным, я его отредактировал. Как я уже сказал, здесь есть и мои личные умозаключения и размышления.
Какую ценность эти умозаключения представляют для остального мира и общества, я сказать не могу, но верю, что вы сделаете серьезные и значительные выводы из того, что сейчас прочтете.
Анатолий Басков
Первоуральская психиатрическая больница
Июнь 2009 года
Часть I РасследованиеРассказывает доктор Басков
[1]
Я прошел в тюремное отделение больницы к палате Стругацкого. Двух охранников, которые провели меня, я попросил подождать снаружи. Они заверили, что будут готовы по моему сигналу немедленно вмешаться.
Палата была маленькой, обставленной по-спартански, но чистой и светлой. Никаких признаков погрома, которые довольно часто можно наблюдать в случае с пациентами, психическое состояние которых находится под вопросом и которым вменяют в вину серьезное преступление. Кровать, кресло, умывальник, небольшой стол и деревянный стул.
— Доброе утро, Виктор, — приветствовал я его, улыбаясь. — Я Басков.
Стругацкий лежал на кровати. Он тотчас сел, спустив ноги на пол.
— Доброе утро, доктор Басков.
Он не улыбнулся в ответ, но и враждебности его лицо не выражало. По правде говоря, на нем вообще отсутствовало какое-либо выражение. Разве что лоб был слегка наморщен, словно бы он обдумывал какую-то малозначительную проблему. Я обратил внимание, что лицо у него было загорелым (это было отмечено еще при первом физическом осмотре и говорило о том, что он провел долгое время на открытом воздухе), а в волосах мелькала седина, отчего он казался намного старше своих двадцати восьми лет.
Я показал на стул возле стола:
— Я присяду?
— Пожалуйста.
— Как вы себя чувствуете сегодня?
— Хочу выбраться отсюда.
— Боюсь, пока это невозможно, — мягко возразил я.
— Пока вы не определите, сумасшедший я или убийца, — он улыбнулся невесело, показывая, что смирился с ситуацией, и пытаясь скрыть страх перед неопределенностью своего будущего.
