Никакого ответа.
– Ты случайно не в паломничество отправляешься? Это объяснило бы твой минималистский стиль. Не иначе, как ты все время проводишь в молитве.
Молчание.
– Я все еще приятно пахну? – спросила я.
Он откинул голову назад и принюхался. Было видно, как расширились его ноздри.
– Мыло «Дайал», – сказал он.
Мои детекторы тотчас запищали. Любимым фильмом моей матери было «Молчание ягнят». Я как будто застукала Ганнибала Лектера.
– Ладно, – сказала я. – Пока.
– Не желаешь прокатиться? – спросил он, вылезая из машины.
– Ты рехнулся? Отвали! – Я двинулась вдоль стены. Он увязался за мной.
– Я буду кричать! – предупредила я.
– Почему? Я ничего плохого тебе не сделаю.
Эти его слова «Я ничего плохого тебе не сделаю» вывели меня из себя еще больше. Он как будто выучил английский по разговорнику.
Он шагнул ближе, и я буквально кожей ощутила исходивший от него жар.
– Ну, пожалуйста, – сказал он.
– Остань на фиг, кому говорят!
Я перешла на другую сторону улицу и оглянулась, чтобы убедиться, что он не увязался за мной. И едва не угодила под колеса доставочного фургона.
– Эй, что с тобой? – высунул голову водитель. – Тебе жизнь, что ли, не дорога?
Под похотливыми взглядам старпёров – впрочем, пусть таращатся, мне не привыкать – я пропустила перед магазинчиком Тоби пару банок пива. Внезапно в моей голове как будто звякнул звоночек: Джонни Джекс и джададжи. Стоило мне подумать об этом, как я уже не могла выкинуть эту мысль из головы. Когда же я добралась до берлоги Сандрин, мне не терпелось поделиться с ней своими соображениями. Увы, ее нигде не было видно. Я знала: она нарочно прячется, потому что я не навестила ее вчера вечером.
– Сандрин! – крикнула я.
Река, как будто усмехаясь, плескалась о берег. Небо было затянуто облаками, но луна выплыла из-за них. Внутри лачуги был лишь лунный свет и зеркала. Тогда я посмотрела на листву, стараясь обнаружить среди ветвей ее очертания.
– Не будь такой вредной, – сказала я.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – раздался ее голос.
Я все равно ее не увидела.
– Ты думаешь, что если ты не придешь ко мне пару вечеров, то я не напомню тебе о том, что мне нужно? Что ты пообещала мне.
Я резко обернулась, думая, что она позади меня.
– Я ничего тебе не обещала. Я сказала, что постараюсь.
– Как можно ожидать от глупой девчонки, что она поймет, что я пережила. Ты жалуешься мне на свое одиночество, на то, чего тебе не хватает в жизни, и это притом, что тебе каждый день есть, с кем поговорить, чем наполнить желудок. Ты живешь, а не существуешь.
– Все относительно.
– Я могла бы дать тебе то, о чем ты даже не мечтаешь.
– А вот этого не нужно. Ты обманула меня. Заставила меня почувствовать то, чего я раньше не чувствовала.
– И теперь ты намерена притворяться, будто ничего ко мне не чувствуешь? Что это я вложила тебе в голову эти чувства? Я всего лишь отомкнула тебе дверь, о которой ты даже не подозревала. Я видела, как ты смотрела на меня.
Она отделилась от зарослей черемухи – оболочка женщины, не толще луковой шелухи, которую ветерок понес ко мне. Она дотронулась до своих полупрозрачных грудей, погладила едва различимые бедра. По ту сторону ее лба плясал светлячок и, зависнув на пару мгновений, стал ее глазом.
– Теперь ты на меня смотришь, – сказала она.
Я испуганно попятилась, пока не наткнулась спиной на стену ее лачуги.
– Я была терпелива с тобой, – сказала она. – Я могла бы быть терпелива до скончания века, но от этого вряд ли была бы польза.
– Джададжи, – сказала я. – Они на ощупь горячее людей?
Ее лицо утратило всякое выражение.
– Я тут встретила одного парня, – сказала я. – Он в городе недавно. Красавчик, но жуткий дебил. Едва умеет связать пару слова, зато его кожа на ощупь как дверца духовки. Что скажешь?
Я хотела предупредить ее насчет Джонни Джекса, но она напугала меня и поэтому я сообщила ей о нем так, чтобы испугалась она.
– Первое, что он мне сказал, что я, мол, приятно пахну, – добавила я. – Что если, это он учуял тебя?
– Лу… Элль. Ты должна мне помочь!
– Что я могу сделать? Привести тебе пятерых человек? Сомневаюсь, что на это есть время.
Страх заострил ее размытые черты. Она посмотрела сначала в одну сторону, затем в другую, как будто искала выход.
– Может быть, мне хватит четырех, – сказала она. – Да, пожалуй, четырех хватит.
И тут до меня дошло, какую опасность она для меня представляет. Бросившись к поваленному дубу, я перепрыгнула через него и приземлилась среди гиацинтов у самой кромки воды.
– Луи!
– Четырех? Ты с самой первой нашей встречи твердила мне, что тебе нужны пятеро.
– Ты не понимаешь!
– Конечно же, нет! Какая же я дура, что поверила тебе. Возможно, тебе хватит трех: двое плюс я.
Мы были друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Впрочем, с тем же успехом мы могли быть на разных континентах.
– Не уходи! – взмолилась Сандрин. – Без тебя я умру.
Я сделала несколько неуклюжих шагов по воде. Кожистые корни гиацинтов обвивали мои лодыжки, мешая идти.
– Я могу объяснить!
Я даже не остановилась.
– Я покажу тебе вещи, которые тебе даже не снились, – сказала она. – Я раскрою тебе мои секреты. Мне с самого начала нужно было быть открытой с тобой, но я боялась тебя потерять. Клянусь, я больше ничего не стану от тебя скрывать!
Я выбралась на берег.
– Ты разбила мне сердце!
Я поскользнулась на чем-то склизком и больно шлепнулась на пятую точку.
– Шлюха! – крикнула она. – Грязная, омерзительная шлюха. Давай, проваливай! Можно подумать, ты что-то из себя представляешь. Дряблые сиськи и вонючая кровь. Да мне даже трогать тебя противно. Ты меня слышишь? Когда ты рядом, меня тянет блевать. Ты знаешь, чем от тебя на самом деле пахнет?
И она сообщила мне. Во всех подробностях. Ее визгливые оскорбления летели мне вслед даже тогда, когда я скрылась между деревьями, наверно, даже после того, когда я уже была вне досягаемости ее голоса.
Джонни Джекса я нашла на парковке рядом с ночным клубом. Затащив меня в тень рядом со своей машиной, он слегка придушил меня и трахнул. Я сказала, что ему не было надобности пускать в ход силу, потому что он и так получил бы все, что хотел.
Оставив машину неподалеку от лачуги Сандрин, мы прошли к реке. Моя голова по-прежнему была набита камнями гнева размером с валуны, которые загораживали собой все, кроме ручейка обиды. Я старалась не думать о том, что он может со мной сделать – мне хотелось, чтобы что-то случилось, и мне было наплевать, если дело дойдет до рукоприкладства, если не хуже. Он предпочитал молчать, так что откуда мне было знать, что у него на уме. Он мог ничем не отличаться от всех нас. Вдруг им овладела животная похоть, просто он не умел выражать свои потребности.
