Все голоса отдадим за певца.
За это поющее сердце народа.
Дунаевский, который продолжал наведываться в совхоз "Бугры", с некоторым смущением замечал, как изменяется посёлок. На стенах домов появились портреты композитора. В сельпо вместе с крупой и мукой продавали его пластинки. В районной газете напечатали тексты его песен. Маленькая газета "Большевистское слово", выходившая во Всеволожском, напечатала статью Дунаевского "Я выполню свой долг". Пионеры оформляли избирательные участки его портретами и плакатами с изображением героев фильмов с песнями Дунаевского. По местному радио передавали его музыку.
Дунаевский и изобретение Попова — особый феномен. Если бы не радио, композитора бы никто не знал. Зрителям было всё равно, кто написал музыку к фильму, главное, чтобы она была хорошая. К актёрам такого равнодушного отношения нет. Там, где царствуют одни звуки, там не за что уцепиться глазу. Главным поневоле остаётся автор музыки. Радио и патефоны — вот два прибежища, где композитор может чувствовать себя в безопасности. На комедии Александрова публика валом валит, а запоминают одну Орлову. Александрову не так обидно — он её муж. Поэтому для композитора главное — радио и патефоны. На радио примерно половина транслируемой лёгкой музыки принадлежит ему, Дунаевскому. Это не может не вызывать чувства законной гордости. В сёлах надо заботиться прежде всего о радио, об электричестве — не забыть сказать об этом в выступлении…
27 июня состоялись выборы в Верховный Совет. Ночью Дунаевскому позвонили домой с избирательного участка и сообщили, что его выбрали единогласно. Да, Дунаевский стал образцом настоящего советского художника. Ни один другой композитор не прославлял эпоху так, как это делал он. 28 июня в совхозе "Бугры" должна была состояться торжественная церемония вручения удостоверения депутата. Один из биографов Исаака Осиповича пишет, что сразу после вручения все, зная характер и темперамент Дунаевского, хотели поехать отмечать событие в ресторан. Но Исаак Осипович отказался на том основании, что ему надо сочинять музыку, и удалился, позвав с собой песенника Чуркина. Так создавалась легенда о гении, который работает для народа даже в свой день рождения.
Судя по датам, Дунаевский действительно в это время и за одну ночь сочинил "Марш физкультурников" для двухголосного хора и солиста в сопровождении фортепиано. Заперся в кабинете вместе с поэтом, и к утру марш был готов. Марш — это главное, что поднимает в бой. В 1938 году в своих ночных письмах Дунаевский складывал теорию маршей. По сути, он писал сам себе, хотя надписывал их именами девушек-поклонниц, пишущих ему. Начиная с середины тридцатых годов Дунаевский сочинит очень большое число маршей. И выскажет много соображений на тему массового энтузиазма: "Разве я выдумал бодрость, эту силу, эту радость? Ведь я её вижу вокруг, вижу на лицах нашей чудесной детворы".
Возможно, внутренне он всё же испытывал сомнения по поводу правильности тотального энтузиазма, которым жила страна. Они прорывались в его разговорах с ночными корреспондентами. Но этот энтузиазм не мог не захватывать. Квинтэссенцию энтузиазма, почти алхимическую категорию, искали, как некогда пытались найти философский камень. Чтобы высвободить из темницы подсознания энергию созидания, требовались новая идеология, новые мифы и легенды. В музыке — марш и вальс. Два жанра, наиболее удающиеся Дунаевскому. Марш — это лучшее, что может испытать мужчина, когда находится в компании других мужчин. Вальс — лучшее, что может испытать мужчина, находясь вдвоём с женщиной.
Для любого другого композитора такой творческий марафон оказался бы невозможным. Но Дунаевский словно стал духом первых пятилеток. За ним по пятам шла слава человека, за которого работает кто-то другой. Это была метафизическая слава нового Фауста, композитора, подчинившего себе духов энтузиазма. В Союзе композиторов шутили, что можно было вечером попросить Дунаевского срочно сочинить песню к "датскому" событию, получить его согласие и спокойно пойти спать. На следующее утро за роялем будет сидеть Дунаевский с готовым клавиром.
Героический миф, который складывался об Исааке Осиповиче, влиял на его чисто физические возможности, удесятеряя их. Дунаевский оказался единственным из гениев новой страны, кто стопроцентно вписывался в миф о новом советском герое. Он шёл нарасхват, его вызывали на бесчисленные слёты и съезды, и везде звучала его музыка. Политики хотели, чтобы за несколько лет из ничего возникло новое государство рабочих и крестьян, вечное, как египетские пирамиды, а творцы хотели написать столь же вечную музыку, сочинить стихи, поставить спектакль, нарисовать картину. Требовалось за годы вместо столетий создать новое государство. Для таких превращений нужен философский камень. И его нашли, из ничего сделав золото. Дунаевский стал счастливым примером социалистического алхимика. Он тоже мог из "ничего" сделать что-то. За одну ночь.
Анализируя жизнь Дунаевского, можно сказать, что его тайна заключалась в публичности. Он умел жить публичной жизнью и любил это делать. Исаак Осипович творчески заряжался от аудитории и от фантастических задач. Чем невыполнимее казалась задача, тем интереснее она становилась для композитора. Невыполнимость задачи пленяла его. Кровь бурлила от чувства безысходности. Может быть, это ощущение досталось ему по наследству, от предков, обученных трудной науке выживания?
В мифах о западных музыкантах двигатель их таланта более реалистичен, более объясним — это наркотики. Так творил и практически все негритянские джазисты, которых очень любил Дунаевский. Не думаю, чтобы он придавал значение этой информации — возможно, просто её не имел. Но он не мог не понимать, что его дар нуждается в защите. А защита состоит в том, чтобы свой дар непрерывно эксплуатировать. Когда сочинительство подходило к горлу — он выл. Писал своей любимой Бобочке: "… хочу отдохнуть от нот". И чем сильнее и больше была эта растрата, тем больше шансов у композитора было покорить вечность.
Он вдыхал воздух, а выдыхал мелодию. Дунаевский, если можно так выразиться, работал на топливе социалистической метафизики. И новые маски, которые он без конца примерял: депутата Верховного Совета, начальника Союза ленинградских композиторов, руководителя всевозможных оркестров, — были ещё одной попыткой воплотить свой талант, обрести чувство новизны, которая обернётся мелодией.
Дунаевскому выделили машину. По разнарядке ему продали "эмку" — "ЛБ-29-27". Шофёр Серёжа, как только Дунаевский стал депутатом, прославился на весь Ленинград своей вездесущностью. Машину Исаака Осиповича можно было увидеть в нескольких местах одновременно. Свидетели видели "эмку" Исаака Осиповича стоящей одновременно у здания райисполкома, библиотеки или филармонии. Машину композитора замечали в самых неожиданных местах. У проходной Кировского завода Серёжа забирал детали, которые, по просьбе депутата Дунаевского, срочно изготавливали, чтобы отправить в подведомственный совхоз. Машину Дунаевского видели у одного из зданий Военно-медицинской академии имени Кирова. Люди останавливались.
— Не заболел ли Исаак Осипович? — спрашивали они.
— Да нет, — отвечал Серёжа, — это я роженицу привёз. Она его выбрала.
